Сергей Королев - Черный Новый год [сборник litres]

Она долго не могла решиться. Слушала, как дядя Гена ходил туда-сюда в коридоре, гремел то ли тазами, то ли кастрюлями. В конце концов вылила из ведра остатки воды, насухо вытерла его. Выгребла весь уголь и золу из буржуйки в ведро, растопила печку снова выломанными досками полуразобранного паркета, стала сбрасывать в ведро тлеющие угольки. Они посвистывали и щелкали с крошечным эхом, отражавшимся от жестяных стенок. Галя подождала, пока в ведре, по ее расчетам, не наберется достаточно золы и тлеющих угольев, и с этим ведром и с жестяной кружкой подошла к двери. Привалилась плечом к косяку и начала бить по двери кружкой.

– Дядя Гена, мне в туалет надо!

Переводила дыхание и начинала колотить снова. Жестяной стук в пустой квартире был особенно раздражающим, так что скоро дверь открыли.

– Да я тебя пришибу…

Топор в руке отчима. Большой окровавленный топор. Это Галя заметила мгновением позже – когда уже со всем отчаянием сыпанула уголья и золу из ведра невысокому отчиму в лицо. Тот закашлялся, схватился за глаза – на какие-то несколько секунд, и этого хватило, чтобы Галя успела выбежать в коридор. И успела увидеть.

В сумрачном освещении, идущем из кухни, где фанеры на окнах не было, дверь в ванную стояла распахнутая, и оттуда шел густой, липкий, теплый запах крови. В расставленных тазах лежали огромные бордовые куски мяса. В отдельной миске – или это уже позже дорисовало Галино воображение? – лежал мертвый окровавленный младенец.

Всего миг, когда темный багрянец ударил по глазам и в ноздри, – и Галя уже бежала к входной двери. Она успела открыть замок. Успела выбежать на лестницу. И все время не переставала истошно кричать – «Помогите! Людоеды!..» Все последние силы она вложила в крик. Возможно, это ее и спасло. На первом этаже открылась дверь – были, были еще люди, оставались еще те, кто не побоялся, не сделал вид, будто не слышит, не убедил себя, что, мол, не его дело… Галя уже очутилась на улице. Здесь силы ее оставили окончательно, и она, едва не падая, сухо рыдая, кое-как доплелась до соседней парадной. И совершенно точно – это было второе, что ее спасло. Возможно, отчима задержали те, кто выглянул из квартиры на первом этаже. Возможно, он подумал, что Галя убежала на улицу. В соседней парадной он так и не появился.

Галя обнаружила квартиру с незапертой дверью, вошла в ледяную комнату, где на кровати лежал кто-то, с головой укрытый пальто и одеялами, с деревянно торчащими из-под гор тряпья тощими ногами в валенках, по-видимому, давным-давно умерший. Там она залезла под стол с длинной скатертью и сидела полчаса, час, вечность. Потом выползла на четвереньках и тихо завыла.

Она с Зиной могла бы уйти раньше. Могла бы, могла…

Галя выла и выла, глядя в закопченный потолок, и вдруг гора одеял с покойником зашевелилась. Из-под одеял вылез закутанный до носа очень серьезный мальчик лет трех-четырех. Он подковылял к Гале, потрогал ее за плечо:

– Теть, не плачь, не плачь, теть…

– Ты кто? – безголосо спросила Галя.

– Я Тема. Я тут живу. А там моя мамка. Она мертвая.

Галя невольно подумала, что запросто могла бы убить и съесть этого мальчика, и никто бы не узнал, – вон нож, вон печка, а вон спички на столе – и снова завыла, вцепившись в спутанные волосы под сползшим платком.

Собственно, Тема ее и спас. На столе, накрытом скатертью, рядом со спичками обнаружилась записка: « Если я умру, отведите Тему по адресу: Волынский переулок, дом 8, квартира №… ».

Галя дождалась утра, взяла стоявшие в коридоре детские санки (на таких ленинградцы теперь чаще возили по улицам трупы, нежели детей) и вместе с Темой вышла в мертвенно-холодное, окровавленное зарей утро. Она торопилась уйти со своего двора, из своего квартала, но надо было беречь силы, она и так едва переставляла ноги, волоча их по свежевыпавшему снегу. Идти было неблизко – по набережной, по Республиканскому мосту, мимо заметенных мертвых трамваев… Иногда Галя оборачивалась к Теме, неподвижным кулем сидевшему на санках:

– Ты там еще живой?

И он тихонько отвечал:

– Да.

В доме на Волынском переулке их встретил запах лепешек из жмыха – не мяса, не мяса – и какая-то женщина, обнявшая мальчика. Оказалось – тетка, сестра Теминой матери. Наталья Викторовна. Она приютила и молчаливую Галю. Та теперь почти не разговаривала, часами могла смотреть в одну точку, но жила, жила – бездумно, отупело, растительно, как зелень на огородах, появившихся к лету по всему Ленинграду, и старательно окучивала картошку в Михайловском саду, чтобы от многих и многих людей отступило голодное помешательство. Сама же Галя, казалось, навсегда оставила чувство голода там, в коммунальном коридоре с окровавленными тазами. Она часто забывала поесть, порой до голодных обмороков, и, возможно, уморила бы себя, если бы не Наталья Викторовна, взявшая ее под свою опеку. Так, в безмыслии, почти без воспоминаний, Галя прожила весну, лето, осень 1942 года.

А в декабре началось.

Ближе к Новому году каждую, каждую ночь Галя просыпалась от того, что ей снилась Зина: сестра сидела в окровавленной ванной, по пояс в убоине, с огромным своим животом; она протягивала что-то красное, сочащееся, и говорила: «Кушай». Ничего уже Гале не надо было, ни победы, ни окончания войны, только бы перемотать время назад, вернуться в промерзшую комнату коммуналки и выйти оттуда вместе с сестрой. Вместе. До того, как вернется отчим.

Наталья Викторовна, внимательно наблюдавшая за Галей, как-то раз сказала ей:

– Вижу, мертвец за тобой следом ходит. Чем-то ты мертвеца крепко обидела. Не отвяжется.

Галя даже не удивилась, лишь безучастно пожала плечами.

– Ты спасла Тему, поэтому я тебе помогу, – добавила Наталья Викторовна.

Именно она и подарила Гале набор елочных украшений. Велела под каждый Новый год вешать их на елку или просто развешивать в доме – и ни в коем случае не бить нарочно. Как оказалось, до войны Наталья Викторовна работала на фабрике елочных игрушек и знала некоторые тайны незамысловатых стеклянных вещиц, способных не только украшать, но и оберегать.

После войны Галя уехала прочь из Ленинграда, с одной мыслью – куда угодно, лишь бы подальше от могильно-гранитных набережных, от мертвецки ледяных ветров. В Перми, тогда – Молотове, у Натальи Викторовны жили дальние родственники, к ним Галя и отправилась. Коробку елочных игрушек взяла с собой. И всю последующую жизнь училась главному – не вспоминать.

Воспоминания были под запретом. Под прочным запором на двери сумрачной комнаты ленинградской коммуналки. А елочные украшения Галя берегла как зеницу ока, никому не позволяла до них дотрагиваться, потому что накрепко запомнила сказанные ей слова: « Если ты однажды увидишь своего мертвеца не во сне, а наяву – он не оставит тебя, пока не передаст то, с чем пришел ».