Сергей Королев - Черный Новый год [сборник litres]

– Как немая?! – удивился я.

– Да вот так, в буквальном смысле, друг мой!

Глаза Тима хищно блестели, в улыбке, исказившей лицо, сквозило что-то нечеловеческое. И тут, на него глядя, вдруг я осознал: как же любит он свою сестру! Просто до безумия. И готов зверем завыть над этим ее пятном, над ее немотой, над каждым унижением, которое пришлось ей испытать из-за своих изъянов. Готов вгрызться в глотку всякому, кто позволит себе хотя бы тень усмешки в сторону Майи.

Вскоре Тим убедился, что для меня не имеют значения ни немота, ни родимое пятно, что я действительно влюблен в Майю, а не просто очарован мимолетным впечатлением от удачного ракурса фотоснимка. Тогда он познакомил меня с Майей заочно: рассказал ей в письме про своего лучшего армейского друга, послал ей наше с ним совместное фото и даже переписал для нее мои стихи.

Не подумайте только, что я сочинял сентиментальную лирику, как выразился классик, «половой истекая истомою» по далекой девушке-мечте. Нет, не такой я был человек, чтобы опускаться до сантиментов лишь по той причине, что влюблен и полон нежных чувств! Даже в самых возвышенных и просветленных состояниях я сочинял ядовито-мрачные вирши с налетом абсурдизма.

Но то стихотворение, которое Тим отправил Майе, было даже по моим меркам слишком маргинальным: тошнотворный порнографический опус, повествующий о совокуплении двух влюбленных кошмарных монстров, уединившихся на кладбище под доносящийся с луны вой мертвецов.

Я не знал, что Тим собирается отсылать Майе именно эти стихи, он ничего не сказал мне и разрешения у меня не спросил, но Майя потом, вместе с письмом к Тиму, вложила в конверт отдельное письмо для меня, автора того «восхитительного поэтического опуса», который так ей понравился.

Читая ее письмо, я горел от стыда, смешанного с восторгом. Мое сердце грохало, словно бубен в руках разгулявшегося шамана. Тим посмеивался, глядя на меня.

Так мы с Майей вступили в переписку. Все делалось через Тима: ее письма ко мне вкладывались в один конверт с письмами к нему; мои к ней – в один конверт с его письмами домой.

А когда Тим дембельнулся, Майя, наконец, прислала письмо, адресованное лично мне. В этом письме, первом неподцензурном Тиму (а он читал всю нашу прежнюю переписку), Майя сообщила, что увлеклась колдовством, начитавшись дедушкиных книг, и хочет проверить на мне свои способности начинающей ведьмы, а именно – сделать мне любовный приворот. В шутливом тоне она спрашивала разрешения провести эксперимент, избрав меня в качестве подопытного кролика, и попытаться колдовским методом влюбить в нее. При этом обещала, что в случае удачного завершения эксперимента «я тут же все быстренько верну на круги своя, сделаю реверс и заставлю тебя разлюбить меня, конечно, если ты сам этого захочешь».

Прочитав это, я был восхищен тем, в какой необычной форме она призналась мне в любви. В самом деле, ну кто еще получал от девушки такое письмо! Черт возьми, да я уже почувствовал ее приворотные чары, и меня, по уши влюбленного, еще глубже окунуло в омут восторга.

В ответ я написал, что на эксперимент согласен без колебаний, «при этом спешу предупредить, что ни на какую отмену установок никоим образом не рассчитываю и не желаю рассчитывать». А вот это было уже мое признание в любви, выраженное в словесном реверансе.

В следующем письме Майя сообщала, что эксперимент начинается, и если я вдруг все-таки пожелаю отменить его, то должен прочесть следующее заклинание…

Дальнейшая часть письма была заклеена небольшим кусочком бумаги. Ниже Майя приписала, что заклинание возврата скрыто под наклеенной бумажкой, что клей из некачественного клеевого карандаша и довольно-таки слаб: потяни бумажку – оторвется без труда.

«Твое спасение, о утопающий, – шутливо прибавляла, – в твоих руках».

В ту же ночь мне приснился сон, в котором я увидел Майю – увидел ее лицо с той стороны, которая никогда еще не открывалась мне на фотографиях. Почти во всю левую половину лица темнело родимое пятно, которое было не просто пигментом на коже – оно лежало безобразной бугристой массой, словно бы в Майю впилась какая-то аморфная тварь, сдохла и уже почти разложилась, намертво прилипнув к лицу. Но меня это жуткое пятно не оттолкнуло – напротив, показалось возбуждающим.

В следующее мгновение сна мы стояли друг перед другом полностью обнаженные. Я увидел, что на левой груди у Майи два соска разного цвета, размера и формы, расположенные через небольшой промежуток друг от друга: тот, что больше, был более темен, слегка продавлен внутрь себя, словно кратер; второй, поменьше диаметром и светлее, соблазнительно торчал своим заостренным кончиком немного вверх. Точно такой же соблазнительный сосок возвышался и на правой груди.

За исключением аномалии лишнего соска, фигура у Майи была совершенна. Это я мог оценить не только как мужчина, ослепленный желанием, но и как художник, наметанным глазом определявший достоинства и недостатки всех пропорций женского тела.

Еще одна деталь приковала мое внимание: Майин лобок был тщательно выбрит и разрисован. Майя, как и Тим, была с художественными способностями, только, в отличие от брата, не получила даже начального художественного образования. Круглый желтый глаз вроде змеиного оказался довольно неплохо нарисован, на лобке даже выведен был небольшой аккуратный блик, придающий глазу блеск и сферический объем. Кожа вокруг этого глаза подкрашена зеленым и коричневым – чтобы напоминала кожу рептилии. Самой завораживающей деталью было то, как вписались в рисунок створки половых губ, подведенные по краям черной краской: они играли роль вертикального зрачка.

Какая-то немыслимая смесь разврата и робкого целомудрия излучалась от этой девушки. Она рассматривала меня с тем детским восхищением, с каким малолетняя невинная сладкоежка могла бы смотреть на огромный торт.

Приблизившись, я поцеловал ее сначала в губы, затем – в родимое пятно, далее – по порядку и слева направо – в каждый из сосков, наконец – в змеиный зрачок. Последний поцелуй был самым страстным и глубоким. Я с жадным упоением словно высасывал взгляд из этого зрачка, тогда как Майя стонала и содрогалась всем телом, едва удерживаясь на ногах. Ее пальцы больно впивались в мою шевелюру.

А после мы занимались любовью раз за разом, почти без передышек, не желая останавливаться. И благо, что я спал не в батальонной казарме, а в нашем штабном кабинете, на груде старых шинелей внутри чертежного стола, чья конструкция походила на чемодан: поднял крышку – и двое могут улечься валетом во внутреннюю емкость, предназначенную для хранения чертежных принадлежностей, вроде реек, рейсшин, рулонов ватмана, кальки и прочего.