Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

Мне нравится спускаться вниз в воскресное убежище и смотреть в окошко на другую кошечку, настоящую красавицу, когда она прихорашивается и наводит чистоту, неподвижно глядя перед собой, будто змея, яблочно-желтыми глазами. Она, конечно же, одна из нас, еще одна наша часть. Вообще-то, об этом надо было догадаться раньше. Она решила ни с кем не говорить, но я все же надеюсь в один прекрасный день услышать от нее в свой адрес пару слов. Пока же я буду ждать и поклоняться ей, как божеству. А если понадобится, то буду делать так всегда. А о том, что происходит наверху, я всегда могу узнать с помощью телевизора.

Порой появляется Бог – проходит на кухне через стену или воспаряет к плафону на потолке над лестничной площадкой. Затем поворачивается и смотрит на меня с высоты круглыми, рыбьими глазами или взирает взглядом мухи, в котором отражается весь мир. Он – частица воображения Теда. Мамочка так много говорила об Анку, что тот, в конце концов, пришел. Мамочкин бог через Теда нашел дорогу из ее далекой Бретани в мир Оливии. Боги так и путешествуют – через умы.

Господь никогда не заставлял Оливию помогать Теду или Лорен. Ей просто хотелось творить добро. Она была славной кисой. Я тоже славная, помимо прочего.

Веревочки, когда-то связывавшей меня с Тедом, больше нет. Я немного скучаю по ней. Мы с ним связаны друг с другом, а веревочка служила тому свидетельством. Это было честно и отражало истинное положение вещей. Я нахожу, что в верхнем мире таких вот полезных символов совсем не много. Он представляет собой холодную, суровую местность, по которой неуклюже ступает наше большое, мясистое тело, а мы сами в нем как матрешки. Как по мне, так просто ужас.

В то же время теперь мы все можем подниматься наверх – Тед, Лорен, я и некоторые другие, чьих имен я пока не знаю. Они только-только показываются на глаза. Мы можем драться, говорить или делать что-то другое точно так же, как внизу, где мне нравится больше всего. Порой я забываю спускаться в воскресное убежище несколько дней подряд. Поэтому считаю, что верхний мир в некотором смысле тоже стал для меня домом.

Тропинка бежит вперед, наматываясь на осенний день. В воздухе стоит аромат грибов и желтых листьев. Тонкими пальцами на фоне неба вверх тянутся деревья. От Роба рядом со мной исходит тепло, из-под его кепки огненными султанами выбиваются прядки волос. После того памятного утра в лесу прошло три месяца, хотя это могло произойти и целую вечность назад.

Истории прячутся друг в дружке, как матрешки, их отголоски перекликаются эхом. А началось все с нее – с Девочки с фруктовым мороженым. Она вполне заслуживает свидетеля, именно поэтому мы здесь.

От парковки до берега озера всего четверть мили, но чтобы преодолеть ее, нам требуется некоторое время. Я не столько иду, сколько с трудом волочу ноги, ни на миг не забывая о подживающей ране. Когда не чувствуешь боли, причинить себе вред не составляет никакого труда.

– Надень шарф, – говорю я Робу.

Мне так хотелось найти друга, чтобы он за всеми нами присматривал. Но странное дело: когда он у меня появился, я хочу только одного – самому приглядывать за ним.

Деревья расступаются, и мы выходим к кромке воды. Погода сегодня холодная, песок под нависшим над нашими головами пасмурным небом выглядит грязным и мрачным. Кто-то сегодня решил прогуляться, кто-то взял с собой собаку. Но и тех, и других совсем не много. Озеро поблескивает черным стеклом. Вода слишком неподвижна, как картина или оптический обман. Оно меньше того, что запечатлела моя память. Хотя, конечно же, изменилось не озеро, а я сам.

– Даже не представляю, что делать, – говорю я Робу.

Что живой может сказать мертвецу? Девочка с фруктовым мороженым пропала неизвестно куда. Мамочки под раковиной в действительности нет, как и Папочки в мастерской.

– Может, нам и не надо ничего делать, – отвечает он.

Поэтому я просто пытаюсь сосредоточиться на той девочке и вспомнить, что она сначала здесь была, а потом ее не стало.

Роб кладет мне на спину ладонь. Я адресую Девочке с фруктовым мороженым свои лучшие мысли: в воду, в небо, в опавшие, сухие листья, в песок и гальку у нас под ногами. А потом говорю: «Ты в моем сердце», чувствуя, что кому-то надо произнести эти слова.

После чего, хотя идет дождь, снимаю ботинки. Моему примеру следует и Роб. Наши ноги погружаются в мокрый песок. Мы смотрим на озеро, где капли дождя выбивают круги на блестящей, черной поверхности воды, которые бегут все дальше и дальше, устремляясь в бесконечность.

– Сегодня по-настоящему холодно, – наконец произносит Роб.

Он человек практичный.

Я качаю головой, сам не зная, чего ожидал. Здесь ничего нет.

Мы молча шагаем обратно к машине. Тропинка змеится вниз по склону обратно к парковке. Вдруг мой взгляд улавливает на забрызганной дождем земле какой-то яркий проблеск. Я наклоняюсь и поднимаю камешек – продолговатый, овальной формы, со скругленными краями и гладкий на ощупь. Зеленый, как мох, с белыми прожилками.

– Смотри, какой красивый камешек, – говорю я и поворачиваюсь показать его Бобу.

И в этот момент у меня под ногами грациозно и плавно разверзается земля. Подошвы скользят по раскисшей земле и камням, мир в одночасье переворачивается с ног на голову. Я немилосердно грохаюсь вниз.

У меня внутри что-то рвется. Это как быть снова убитым. Только на этот раз я ощущаю ударную волну – глубокую, черно-пурпурную. С силой звучат острые ноты, обдирая нервы. Меня простреливает то самое чувство, заполняя каждую живую клеточку тела.

Надо мной склоняется Роб, горестно скривив губы, и говорит что-то о больнице.

– Погоди минуту, – отвечаю я, – дай мне все прочувствовать.

Можно было бы засмеяться, но мне слишком плохо.

Ко мне приходит понимание, что его впустила боль и барьеры между нами рухнули.

«Я положил его нам в карман», – говорит он мне ясным, юным голоском.

«Малыш Тедди?»

«Нам в КАРМАН, однако ты ВЫБРОСИЛ его на ПОМОЙКУ».

Я сую руку в карман брюк. Там откуда-то взялась кровь, испортив на мне рубашку.

– Что ты делаешь? – спрашивает Роб.

Его голос пронизывают холодные, серые прожилки страха.

– У тебя идет кровь… – продолжает он и достает телефон.

– Стой! Подожди!

Я почти перехожу на крик, и это приносит мне невероятную боль.

Пальцы нащупывают какую-то бумажку, которую я извлекаю на свет божий. Убийца . Мой список подозреваемых, вновь склеенный скотчем. На меня взирает последнее имя. Мамочка .

Малыш Тедди имеет в виду совсем не убийцу птиц. О том случае ему скорее всего даже ничего не известно. Он говорит совсем о другом убийстве.

«Я пытался тебе показать, – говорит он, – но ты ничего не желал знать».