Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

На меня обрушиваются его воспоминания, накрывая волной страданий. Фонтан чувств, красок, влажной земли и лунного света на пустынных улицах. У меня такое ощущение, что я смотрю кино, в котором все можно понюхать и потрогать руками.

И время, и боль мы делим между собой. Большой Тед отнес Мамочку в лес, чтобы она могла стать богом. Но зато я видел, что произошло накануне.

Я сижу в гостиной. После того, как не стало Папочки, прошло несколько лет. Недавно на озере пропала Девочка с фруктовым мороженым. Все очень расстроены.

На столе передо мной лист бумаги. Анкета о приеме на работу. Мурлыча что-то себе под нос, я желтым карандашом рисую на ней собственный портрет. Из-под кухонной двери ползет запах табачного дыма и жженого кофе. Леди Терьер держит речь.

– Полбанки по утрам и сухой корм на ночь, – говорит она Мамочке, – но только после прогулки. Боже правый, чуть не забыла. Папоротники в горшках надо поливать трижды в неделю. Не чаще и не реже. Некоторые скажут, что это чересчур, но я считаю, что почва, в которой растут папоротники, постоянно должна быть влажноватой.

– Можешь на меня положиться, – кротко произносит Мамочка.

– Я знаю, – отвечает Леди Терьер, позвякивая ключами. – Вот этот, на зеленой тесемке, от парадной двери; этот от черного хода, там можно спуститься в подвал, я использую его как убежище во время урагана. А в остальное время я его не открываю. Ах, Мехиииико. Буду пить коктейль на завтрак каждый день. Тот самый, с зонтиком. Я буду плавать, валяться на солнце и хотя бы в этот раз не думать о работе. Ну ничуточки.

– Ты это заслужила, – участливо произносит Мамочка, – после таких-то нагрузок.

– И не говори.

Становится тихо, потом доносится какой-то шорох, кто-то кого-то чмокает в щечку. Леди Терьер заключает Мамочку в объятия. Я сильнее прижимаюсь ухом к двери. Во мне кипит ревность, из меня чуть не выплескивается желчь.

Я стою у окна и смотрю, как Мамочка после наступления темноты выходит из дома. В руке у нее большой чемодан на колесиках, и мне страшно, что она уезжает в Мехииииико отдохнуть вместе с Леди Терьер. Не хочу, чтобы меня бросили. Но в чемодане ничего нет, потому как на ходу она беззаботно им размахивает. Я неподвижно смотрю, ведь мне еще никогда не приходилось ее такой видеть. Веселье и шутки точно не для Мамочки. Знаю, она не хотела бы, чтобы ее сейчас видел я или кто-то другой. На улице сегодня не горит ни один фонарь. Похоже, ей очень повезло, что мальчишки перебили их все камнями.

Мамочка направляется в лес. Проходит какое-то время, ее довольно долго нет, и я почти уже плачу, опасаясь, что на этот раз она действительно ушла.

А потом все жду и жду.

Причем жду, как мне кажется, долго-долго, хотя на самом деле проходит час, может, два. Мамочка выходит из леса и шагает по продолговатым мрачным теням от ветвей, простирающихся над тротуаром. В прогалинах серебристого, лунного света я вижу, что в чемодане теперь лежит что-то тяжелое. Она неспешно везет его за собой по тротуару на колесиках. А потом проходит мимо нашего дома, не остановившись и даже не бросив взгляд! Я поражен. Куда это она собралась?

В лунном свете зеленая окантовка дома Леди Терьер выглядит серой. Мамочка направляется на его задний двор. Я ложусь в постель и с головой накрываюсь одеялом, но уснуть не могу. Ее долго нет, но потом она все же тихо входит в дом. Я слышу, как в ванной льется вода, как она чистит зубы. Затем едва слышно раздается еще один звук. Мамочка напевает что-то под нос.

Утром она такая же, как обычно. На завтрак дает мне кусок хлеба и баночку яблочного пюре. Ее руки пахнут сырой подвальной землей. Большого чемодана я больше нигде не вижу, скорее всего она отправила его в Мехиииико, а сама осталась здесь. Слышу, как она велит Большому Теду сходить в магазин за мороженым.

Я снова и снова пытался рассказать обо всем Большому Теду. Снова и снова подводил его к желтому дому с зеленой окантовкой, но он так ничего и не понял. Похоже, где-то в глубине души он и сам знал, что это Мамочка. Но изо всех сил надеялся, что это не так. Теперь ему уже не избежать правды. Бац, хрясь, как кулаком в живот.

Я слышу, как из груди Большого Теда вырываются рыдания.

– Лежи тихо, а то будет только хуже.

Где-то в небе надо мной нависает лицо Роба. Он еще бледнее обычного.

– Надо кому-нибудь сообщить, – говорю я с мокрой от слез бородой, – я знаю, где она. Прошу тебя, пожалуйста, нам надо ехать, не теряя ни минуты.

У Роба есть еще одна замечательная черта – не тратить время на всякие вопросы.

Все происходит быстро, но в то же время медленно. Мы ковыляем обратно к машине, и Боб отвозит нас в полицейский участок. Там нам приходится долго ждать. У меня все еще немного идет кровь, но ехать с ним в больницу я не хочу. «Нет, – отвечаю я, – нет, нет, нет и нет. НЕТ». Когда мои возражения раздаются громче, Роб в испуге отшатывается. Наконец к нам выходит уставший полицейский с мешками под глазами. Я рассказываю ему о том, что видел Малыш Тедди, после чего он делает несколько звонков.

Мы ждем приезда какого-то человека, который должен вот-вот подъехать. Сегодня у нее выходной. Она стремительно входит в комнату, на ней большие, рыбацкие сапоги. Она каталась на лодке. У женщины-детектива замотанный вид, она чем-то похожа на опоссума. Я узнаю ее, она была среди тех, кто одиннадцать лет назад обыскивал мой дом. Меня это радует. Мозг сегодня в который раз совершает для меня настоящий прорыв! Но чем дольше я говорю, тем больше с лица детектива-опоссума исчезает усталость.

Я опять жду, сидя на пластиковом стуле. Это что, все тот же полицейский участок? Нет, здесь полно тех, у кого что-нибудь болит. Больница. Наконец подходит моя очередь, и меня зашивают хирургическим степлером, от чего меня охватывает странное чувство. От обезболивающих я отказываюсь. Мне нужно чувствовать боль. Она ведь так коротка, наша жизнь.

Роб везет меня домой, когда уже темнеет. А когда поворачивает на нашу улицу, я вижу перед ее домом фургон. На желтых досках обшивки и зеленой окантовке красиво переливаются красно-голубые огни машин. Леди плачет и крепко прижимает к себе чихуа-хуа, пытаясь обрести в нем утешение. Пес лижет ей нос. Из-за нее мне становится плохо. Она всегда была ко мне так добра. Мамочка никогда не делала Леди Чихуа-хуа больно, но все равно заставила страдать.

Вокруг ее дома полиция устанавливает большие белые экраны, за которыми ничего нельзя разглядеть. Я стою у окна гостиной и наблюдаю, хотя смотреть там особо не на что. Так проходит несколько часов. Копать им, похоже, пришлось глубоко. Мамочка была человек дотошный. Мы все стоим, настороженные и бдительные в одном теле, не сводя глаз с белых экранов. Тихо плачет Малыш Тедди.