Катриона Уорд - Последний дом на Никчемной улице [litres]

Мы точно знаем, когда из дома выносят ее – Девочку с фруктовым мороженым. И чувствуем рядом ее присутствие, которое витает в воздухе, как аромат дождя.

Поселившаяся рядом соседка домой так и не вернулась. Бросив меня в лесу и убежав, она без конца звала по имени какую-то девочку. Это навело меня на мысль. Я рассказал о ней детективу-опоссуму. Когда полиция обыскала ее дом и порылась в вещах, мне за нее стало больно – даже после всего, что между нами случилось. Теперь пришел ее черед, и все эти глаза смотрели на ее вещи. Потом выяснилось, что она сестра Девочки с фруктовым мороженым. Услышав об этом, я подумал: «Теперь они обе мертвы». И почувствовал в душе уверенность. Сам не знаю почему.

В доме, где поселилась эта сестра, полиция нашла желтую Мамочкину кассету с записью, касающейся Девочки с фруктовым мороженым. По словам детектива-опоссума, Мамочка, судя по всему, подобрала ее уже мертвой. Но я до сих пор не могу об этом думать.

У меня нет сомнений, что Мамочка приняла эту Девочку за мальчика. С девчонками она не связывалась. И спутала ее из-за стечения обстоятельств. Стрижка, поездка на озеро, водитель, проехавший нужный поворот. От этого у меня болит сердце, и это чувство, думаю, уже никуда не уйдет. Как незаживающая рана.

Мы с детективом-опоссумом сидим у меня на заднем дворе и пьем газировку. Оттого, что нам пришлось выдернуть столько гвоздей, у нас болят пальцы. Нас со всех сторон окружают кучи переломанной фанеры. Теперь, когда окна больше не заколочены, дом выглядит странно. Я без конца жду, что он моргнет. На солнце еще тепло, но вот в тени уже холодно. Землю покрывает толстый ковер из листьев – красных, оранжевых, коричневых, всех оттенков волос Роба. Скоро зима. Зиму я люблю.

Детектив-опоссум мне нравится, но пригласить ее в дом я не готов. Когда на него смотрят чужие глаза, я потом его не узнаю. Она, похоже, это понимает.

– Вы знаете, где ваша мать?

Этот вопрос она задает внезапно, в самый разгар разговора на совсем другую тему – о морских выдрах (ей и правда очень много о них известно). Я улыбаюсь, видя, что говорить об этих обитателях океана ей нравится, но при этом она пользуется ими в целях расследования, чтобы застать меня врасплох и вытянуть правду. Мне по душе, что она так хорошо делает свою работу.

– Мне ее и дальше искать? – продолжает она. – Вы должны сказать мне, Тед.

Я думаю, что ей ответить. Она ждет, не сводя с меня глаз.

Об этом мире мне известно не очень многое, но я точно знаю, что будет, если полиция обнаружит кости. Везде начнут копать, в газетах появятся фотографии, пойдут передачи по телевизору. По ночам у водопада будут собираться ребятишки, пугая друг друга рассказами о медсестре-убийце. И Мамочка останется богом.

Нет. На этот раз ей действительно придется умереть. А значит, нужно, чтобы ее забыли.

– Ее больше нет, – говорю я, – она мертва. Обещаю вам. И на том все.

Похожая на опоссума женщина долго смотрит на меня и говорит:

– Ну что ж… Тогда этого разговора не было.

Я провожаю детектива-опоссума к ее машине. А когда шагаю обратно к дому, вижу, что буква «к» на вывеске с названием улицы и черточка посредине буквы «м» поблекли. Если прищуриться, то первая исчезает, а вторая выглядит как «й». Ничейная улица . Я вздрагиваю и быстро переступаю порог.

Человек-жук куда-то пропал. Его кабинет освободился. Я специально приходил посмотреть. Теперь разговариваю с жучихой. С ней по поводу меня договорился тот молодой доктор из больницы. Иногда жучиха приезжает ко мне домой, иногда я сам прихожу к ней в кабинет, где так же бело и холодно, как внутри айсберга. Там нормальное количество стульев. Сама она очень мила и совсем не похожа на жучиху. Но с именами я по-прежнему не в ладах. К тому же в моей жизни столько всего изменилось, что хотя бы что-то, пусть даже самую малость, хочется оставить неизменным.

Она предложила еще раз прокрутить мои записи, чтобы посмотреть, не подвела ли меня где-то память. К моему удивлению, выясняется, что я использовал аж двенадцать кассет. По правде говоря, записывать так много я не собирался, но ведь для того они мне и нужны, правда? Просто потому, что у меня вечно что-то да вылетает из головы.

Поскольку они пронумерованы, я начинаю с самой первой. Первые минут двадцать на ней то, что и ожидалось. Пара рецептов, что-то о поляне, что-то об озере. Потом идет пауза. Решив, что дальше ничего нет, я тяну руку, чтобы выключить магнитофон, но в этот момент среди тишины на пленке кто-то начинает дышать. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Вверх по рукам и ногам взбирается холод. Это не мое дыхание.

Потом слышится неуверенный, слишком правильный голос.

«Когда меня зовет Тед, – произносит она, – я зализываю языком на лапке то место, где меня донимает зуд. Черт бы его побрал, он совсем не вовремя».

Сердце у меня в груди подпрыгивает к самому горлу. Нет, не может быть… Да нет, так оно и есть. Это Оливия , прекрасная кошечка, которую я потерял. Я даже не знал, что она умеет говорить. Неудивительно, что мне никогда не удавалось отыскать этот магнитофон. Она говорит ласково и обеспокоенно, с менторскими нотками в голосе. Слушать ее чудесно и грустно, как разглядывать собственные детские фотографии. Как же мне хотелось бы с ней поговорить. Но теперь уже поздно. Я все слушаю и слушаю. И не понимаю, почему плачу.

Жучиха говорит, что это называется интеграцией. В ситуациях наподобие нашей такое порой случается. Само слово «интеграция» ассоциируется с каким-то событием на фабрике. Я же считаю, что им, Оливии и той, другой кошке, захотелось объединиться в одно целое. Так или иначе, но теперь она ушла и больше уже не вернется.

Жучиха всегда велит мне не отгораживаться от чувств, а впускать их в душу, что я и пытаюсь делать. Это доставляет боль.

Записи Оливии перемежаются другими голосами, которых я не знаю. Иногда они ничего не говорят, а лишь бессвязно что-то бормочут, долго молчат, прищелкивают языками или затягивают какой-то пронзительный мотив, каждый раз со стоном ворочаясь во мне маленькими, холодными призраками. Раньше я пытался запереть их на чердаке. А теперь неторопливо их слушаю. Слишком долго мне пришлось жить, затыкая уши.

Все последнее время меня будит рассвет. Я медленно выныриваю на поверхность из сна, наполненного красными и желтыми перьями. В голове эхом перекликаются зеленые звуки и мысли, которые мне совсем не принадлежат. Во рту ощущается вкус крови. Я никогда не знаю, чей сон мне достанется ночью. Но организм все эти дни действительно отдыхает, а не используется кем-то другим, пока я сплю. Так что оно того стоит.

Изменилось и кое-что другое. Три дня в неделю я работаю на кухне в закусочной на другом конце нашего квартала. Мне нравится ходить пешком, глядя, как вокруг меня медленно растет город. Пока я только мою посуду, но скоро меня обещают перевести в помощники поваров, которые то и дело жарят что-то на плите. Сегодня выходной – день, предназначенный исключительно для нас.