Якуб Жульчик - Холм псов [litres]

– Кажется, ты просто вообразил обо мне невесть что, Быль, – отвечаю я с остатками уважения, потому что все равно до него ничего не дойдет.

– Друзья, такие хорошие, сука, друзья-приятели, навсегда вместе, – он сплевывает на пол и поворачивается к двери.

Там все еще стоит Агата. Легонько стучит по деревянной поверхности. Наконец поворачивается в сторону Быля:

– Думаю, ее нужно открыть.

– И как, если девка закрылась изнутри? – отвечает тот громко.

Гжесь вздыхает. Подходит к двери из ДВП, с пластиковой защелкой изнутри. Заглядывает через матовое окошко, но сквозь него не видно ничего, только свет. Несколько мгновений Гжесь осматривает кухонный стол, потом берет нож. Замок щелкает через несколько секунд. Гжесь открывает дверь, машинально делает шаг назад.

– Я ебу, – говорит. Тело его напрягается в короткой судороге. Нож выпадает из руки.

На девушке футболка и трусики. Она лежит на полу, без сознания. Рядом с ее рукой видна пустая упаковка таблеток. Девушка совсем белая, бледнее грязного кафеля на полу, белее пластиковой окантовки зеркала. Я хочу присесть рядом с ней, но Гжесь отталкивает меня. Трясет ее. Она не шевелится, мягкая, словно мешок. Он наклоняется. Приставляет ухо к ее губам.

– Матерь Пресвятая, – говорит Агата.

Гжесь подхватывает девушку на руки, встает, идет в сторону двери.

– Сука, что ж вы наделали. Что ж вы наделали, дебилы, – шепчет Быль. Что-то лихорадочно ищет. Наверное, обувь.

Агата идет за ним. Лукаш без слов открывает дверь. Гжесь останавливается на лестнице. В свете фонаря на телефоне лестничная площадка – как черная глубокая глотка.

– Что вы наделали. Сука, что же вы наделали! – говорит Быль громче.

– В больницу, – говорит Агата, когда Гжесь сбегает с девушкой на руках по темной, распадающейся, влажной лестнице – так уверенно, словно всю свою жизнь провел, сбегая по этим ступеням.

– В больницу, господи, и побыстрее, – повторяет Агата, сбегая следом.

Тоска всегда появляется, когда я слишком долго ничем не занят. Хватит и того, что смотрю в стену, в одну точку, дольше пяти минут. Тоска – хуже всего. Она показывает все, что я пережил, в розоватом свете, натягивает колготки на камеру. Уговаривает, что все было на самом-то деле прекрасно. Воспоминания укладываются в слайд-шоу: картинки размытые и теплые, как старые фото из «Плейбоя». Фоном идут тихие старые песенки с кассет. На слайдах я улыбаюсь. На них я не один. Кто-то меня любит. Кто-то меня обожает. Я среди людей. Мы куда-то идем. Что-то есть впереди. Воспоминания уговаривают, что именно так когда-то и было, даже если тут я то и дело натыкаюсь на доказательства того, что на самом деле все было иначе, что на самом-то деле вся моя молодость и вся моя – до нынешнего момента – взрослость походили на неудачную серию из «Секретных материалов».

В Варшаве я ходил нафаршированный тоской, кислой и горькой. Как плохой едой.

Мы сейчас в больнице, в коридоре приемного покоя. Запах больницы невыносим. Лезет в нос, словно тампон, останавливающий кровотечение. Медсестры и врачи, которые медленно проплывают по коридору, не обращают на нас совершенно никакого внимания; кажется, они левитируют.

– Это не имеет значения, – говорит Гжесь. Его голос доносится до меня издалека, хотя на самом деле он сидит рядом.

Итак, где же мы закончили ту историю? Не помню слишком отчетливо. Вообще немного помню. Когда закидываешься героином в полный рост, начинаешь совершать чудеса, чтобы его достать. Вы бы удивились, как сильно тогда переступаешь ограничения, сколь невозможное совершаешь, как много раз падаешь и встаешь, чтобы добыть товар. Люди, чтобы получить героин, часто начинают красть, торговать собой по вокзалам, похищать детей, возможно, даже убивать, но часто совершают и дела без малого великие. Это в каком-то смысле спорт. Каждый наркоша заслужил олимпийскую медаль. По крайней мере грамоту.

– Что не имеет значения? – спрашивает Агата.

– Испугалась она или у нее просто был заскок, – Гжесь выдыхает носом.

– Что мы тут делаем? – спрашиваю я. На миг перевожу взгляд в коридор. Там пусто.

– Ждем ее родителей, – отвечает Агата.

– И что теперь? – Гжесь разворачивается в ее сторону.

– Не знаю. Понятия не имею, – говорит Агата.

– Мне позвонить отцу? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечают они почти одновременно.

– Ну же, сука, что тут еще произойдет? Что тут еще произойдет?! – Гжесь встает только затем, чтобы снова сесть.

Я, возможно, и не заслуживал, чтобы меня считали особенным. Но свою долю – поимел. Сперва я съехал из Мордора, вернее, меня оттуда выселили за четыре неуплаченных месяца. Сумел взять только самое необходимое. Все вещи – музыкальный центр, кухонное оборудование, телевизор – владелец реквизировал в счет неуплаты. Потом я нанял другую квартиру, мне удалось организовать какие-то там деньги в аванс. Через два месяца меня попросили.

Денег уже не было. Я стал бездомным. Помню, это даже веселило. Нисколько не трогало меня. Я любил героин. Порой думаю: хорошо, что тогда еще не было моды на фентанил; наверняка я полюбил бы его еще сильнее, так сильно, что подох бы. Но я любил герыч, с первой дозы. Он отбирал у меня все, чего я не желал. Оставлял только самое хорошее. Сладкий дым затягивал Дарью, Зыборк, книжку – все. У меня не было дома, но это стало совершенно несущественным. Кроме того, были еще люди, знакомые с неизрасходованным лимитом доброй воли. Были девушки. С которыми я когда-то где-то познакомился. Пока еще вежливые. Сперва я въехал к одной такой, у которой была своя квартира, купленная ей богатым отцом. Она писала магистерскую работу о феминизме в исламских странах или о чем-то таком; она постоянно сидела за лэптопом, заваленная книгами, отходя от него, только чтобы почитать Сьюзен Зонтаг [90], лежа на мате для йоги на полу. У нее было доброе сердце, она поддерживала какую-то левацкую организацию и раздавала веганскую еду бездомным. Я даже сумел убедить ее в том, чтобы она купила мне одежду. Я даже нашел работу. Очарование моей первой книги все еще работало, пусть и частями. Я стал редактором отдела культуры в глянцевом еженедельнике. Поработал там недели три, не помню точно, до момента первых выплат. Даже разовая годовая зарплата не покрыла бы моего дебета по кредитной карте, но хотя бы что-то. Сказать честно, я не помню работы там. Клянусь, даже секунды не помню. Помню, везде было так чисто, что я не хотел ничего измазывать, а потому случалось, что я совершенно маниакально, по полчаса, тер руки в умывальне.

Помню, что все полученные деньги я отдал за героин. Все, до последнего злотого.

Помню, была зима, помню, я выставил на максимум обогреватель в ее квартире, потому что, когда закидывался герычем, мне постоянно было холодно, особенно когда приходило время принять дозу. Вроде бы обогреватель закоротило. Истинная правда, когда ты вставленный, пожар не мешает, даже когда дым лезет тебе в нос. Святая правда. Она вошла в квартиру в последний момент. Удалось спасти меня, но почерневшие книги и мебель можно было отправить только на свалку.