Якуб Жульчик - Холм псов [litres]

Классно, вот только денег у меня больше не стало. Я остался там еще на несколько дней. Не было теплой воды, в ванной ходили тараканы, но пока у меня был героин, все шло прекрасно. Героин поляризует реальность, мир – это или рай, или ад, в нем нет никаких промежуточных состояний. Все шло прекрасно, но однажды утром я проснулся весь перевязанный болью, словно ветчина, перетянутая веревками, спутанный по всему телу сжимающимися нейлоновыми струнами. Мне страшно хотелось пить. У меня был понос. Я едва добрался до телефона, нашел номер Ксаверия – именно так звали странного скользкого типчика, у которого я покупал товар. Он казался менеджером группы диско, но ездил на «лексусе». Я сказал, что денег у меня нет, а он спросил, зачем я, в таком случае, вообще звоню. Я посмотрел в угол комнаты, где стояла огромная грязная кровать. У меня не было сил идти в туалет. Спросил, сколько товара он даст за новый, пятидесятидюймовый телевизор «Самсунг».

Его это ужасно позабавило.

Часом позже приехали два лысых хама. Молча взяли телевизор и дали мне товара примерно на четыре дня.

В ту ночь я спал в брошенном доме на Служеве [93]. Рядом было еще несколько бездомных. Из комнаты той девушки я взял одеяло, запаковал его в сумку из IKEA, такую, знаете, синенькую.

Это был ужасно забавный опыт. Помню, что прежде чем я, наконец, заснул, втиснутый в угол на голом полу, прикрытый каким-то волглым картонным ящиком, понимая, что мимо меня по тому заброшенному дому, словно призраки, ходят и другие подобные мне куклы, – помню, как подумал, что предпочитаю это, чем пройти по Зыборку пешком среди белого дня, мимо всех его обитателей. Были еще и приятели. Какие-то. Но одному из тех приятелей, который, если честно, был мне по фигу, казалось, будто мы – лучшие друзья и что он непременно должен мне помочь. Он долго говорил со мной по телефону, пока я лежал на полу в том заброшенном доме. Долго и горячо. Ты должен что-то с собой сделать. Ты должен, старик. Сперва – давай ко мне. Я тебе помогу. Он работал журналистом, занимался выселениями и реприватизационными скандалами. Был ужасно глупым. Слушал кошмарную музыку, худшую в мире: Coldplay, U2, Muse, The Killers. В своей ужасной глупости оказался настолько умен, что не оставил мне ни ключа, ни кода от дома. Из-за него я и познакомился с Юстиной.

Я иду по Конституции, главной улице Зыборка, что бежит по нему, как набухшая вена. На половине дороги до Известковой, примерно около детсада, в который ходил Гжесь, есть круглосуточный магазинчик. В кругу света там стоит несколько машин и бесхозный велосипед. Кто-то выходит из магазина с пакетом пива, садится в машину. Эхо музыки из радио, какой-то диско-песенки, доносится словно из-под земли.

Мне и правда нужны сигареты. Впрочем, Юстина, небось, обрадуется. Перестану зудеть ей над ухом, что воняет и что нельзя даже толком поцеловаться.

В магазине приходится щуриться. Прикидываю, остались ли на карте хоть какие-то деньги. Я словно ребенок. У меня нет даже собственных денег. Что бы купил, будь они у меня? Может, пачку дешевых картофельных чипсов. Может, колу. Наверняка пиво. На пиво может и хватить.

Когда прошу пиво и сигареты, кто-то сзади говорит мне:

– Тогда ты был большим, но сейчас – явно поменьше.

Оглядываюсь. Снова это чувство. Ты ведь знаешь, прекрасно знаешь, что это не она, но сердце на миг превращается в мороженое.

– Привет, Каська.

– Отказ в операции, – продавщица показывает мне карту.

– Могу одолжить, – она показывает портмоне.

– Не нужно, – отвечаю я.

– Теперь за это кто-то должен заплатить, – добавляет продавщица.

– Мне тоже два пива, – говорит Каська.

Теперь я вижу ее очень отчетливо. Вижу во всех подробностях. Маленькую дырочку в потрепанных «вансах» на ногах, обтерханные рукава куртки с капюшоном, прыщик на шее, накрашенные, но обгрызенные ногти. Она усталая и сгорбленная. Девушки в двадцать с небольшим не должны быть настолько уставшими и сгорбленными.

– Спасибо. Отдам, как только смогу, – говорю я.

– Куда идешь? – спрашивает она.

Я начинаю смеяться, хотя смеяться совершенно не хотел; осматриваюсь, взгляд скользит по школе, детскому саду, по улице, по перевернутому мусорному баку, неровной изгороди, большому плакату, рекламирующему скидки на немецкую химию.

– А ты? – спрашиваю, когда заканчиваю смеяться.

– Домой, в Бронкс, – отвечает она.

– Пешком?

Она кивает.

Возможно, нужно затоптать этот город раз и навсегда. Затоптать весь этот глупый страх. Или ходить по нему, топтать его, давить подошвами улицы, пока и правда кто-то не выбьет мне зубы.

– Провожу тебя, – говорю я.

– Устанешь, – отвечает она.

– У меня есть пиво, – показываю банку.

– У меня тоже.

Тот приятель явно не ожидал, что я могу его обнести, особенно учитывая, что сперва я себя контролировал. Обещал ему, что я чистый. «Он ведь не знает никого, кто сидит на героине, – думал я. – Просто буду изображать, что я устал». Потому закидывался у него в ванной, сидя на унитазе, закрывался изнутри, естественно, порой засыпал, и тогда он стучал мне в дверь. Раз открыл ее ножом. Через пару дней все стало понятно, но выставил он меня не сразу.

Однажды к нему пришла Юстина. Он представил ее как коллегу. Стояла на кухне в черной одежде, юбке и блузке. Выглядела как испанская танцовщица, при свете ее глаза казались раскрашенными в черный цвет орехами. Она просто пришла с ним поговорить, спросить, как он, что слышно, я зашел на кухню, и приятель показал на меня и сказал: «Это мой временный сосед». Она была необыкновенно красива, это было легко заметить даже через несколько стен тумана, за которыми я находился. Тело вырисовывалось под блузкой четкими, уверенными линиями. Кстати сказать, многим позже, когда мы уже были вместе, Юстина много месяцев говорила мне, что она слишком толстая. Не знаю, выбил я это у нее из головы, или она просто перестала об этом говорить, так как поняла, что я такие разговоры не выношу.

В любом случае, тогда, на кухне приятеля, я знал, что она очень красива, а после пары фраз понял и то, что она умна, а я был только наркошей на чужой жилплощади и мог самое большее на нее смотреть.

А потом этот приятель тоже выгнал меня из своей квартиры, и даже дал мне в морду. Не выдержал. Это был небольшой предмет: часы от деда, золотые, с варшавской сиреной. И что-то там еще, зарядка к «маку», он мог решить, что забыл ее на работе или в трамвае, или как-то так – так я думал. Этот приятель был человеком экзальтированным, когда дал мне в морду, довольно несильно и неумело, на лестничной площадке, кричал еще что-то о доверии, потерянном на всю жизнь.

Я хотел насрать ему на коврик, но он бы слишком серьезно это воспринял. Слишком любил «Жильца» [94].