Василий Ворон - Пробник автора. Сборник рассказов

Михалыч помолчал, глядя на первые звезды, отставил пустую бутылку на землю, вздохнул. Стал рассказывать дальше.

– Мне ведь уже 58 годков. Пора бы уже задуматься о вечном, как говорится. Потолковали мы тогда с моим попутчиком о каких-то пустяках, а потом я и говорю: когда же Россия поднимется, когда считаться с нами будут? А он и отвечает: «А Россия и не опускалась никогда. И всегда с ней считались и прислушивались к ее мнению. Иначе не говорили бы мы с тобой сейчас да еще на русском языке. И вся эта русскость жива и никуда не делась. Прислушайся к своему сердцу, оно тебе подскажет. Много еще в России не сделано, так и страна большая. Не большая даже: огромная страна. Потому быстро да еще навсегда ничего здесь наладить в лучшую сторону не получается. Тут поправишь – там порвется. Надо сызнова начинать. А то, отчего русский человек малопонятен иностранцам, не такая уж загадка. Россия аккурат между Европой и Азией расположена. Для европейцев мы – азиатские варвары, для азиатов – дикие люди западной цивилизации. Но русские сами по себе. И не только русские. Русский живет бок о бок с множеством народов, населяющих Россию. И народы эти всегда жили и живут так, как считают нужным. Никто в их уклад да веру не вмешивается. Никто не запрещает жить по устоям их предков и говорить на родном языке. В Америке, Европе и Азии это не принято. Они говорят о правах человека, а на деле нарушают их повсеместно. Русские не сжигали своих женщин на кострах за ведовство и потому самые красивые женщины – славянки. Русские всегда были чистоплотны – на неделе всегда был банный день, а в Европе регулярно мыться начали только в конце восемнадцатого века. Русские всегда ели простую, но здоровую пищу, а жарить в масле придумали в Европе. А еще русские не сдаются. Умрут, но не сдадутся. И своих в беде не бросают. Вот и недолюбливают русских иностранцы. И боятся их». И после этих его слов мне вовсе хорошо стало.

Михалыч опять помолчал. Я осторожно на него покосился, будто боясь спугнуть эту откровенность: он смотрел на небо и в его глазах влажно и торжественно отражался уличный фонарь.

– А вдруг это Он был? Ну, попутчик мой? – вдруг спросил Михалыч, смущаясь как ребенок.

– Кто – Он? – не понял я.

– Спаситель, – сморгнул Михалыч и даже шмыгнул носом.

– Как это? – я улыбнулся, чтобы скрыть неловкость.

– А вот так. Послал его на землю бог-отец, вроде как проверить, по заветам ли жили все это время люди. И ходит он по странам-континентам, смотрит, с людьми говорит, о жизни их расспрашивает. Вот и до Руси-матушки добрался.

– Так при втором пришествии, вроде, Страшный суд должен состояться? – сказал я, припоминая обрывки своих познаний на эту далекую мне тему.

– Ну и что? – Михалыч пожал плечами. – Пусть состоится. Но пока он всю землю не обойдет, никакого суда не будет.

И тут Михалыч слазил во внутренний карман своей куртки и достал записную книжку. Раскрыл непослушными к бумажным делам пальцами, и я увидел исписанные аккуратным почерком страницы. Михалыч любовно погладил листок и сообщил:

– Я все, что он мне тогда сказал, вспомнил хорошенько и сюда записал. Апостолы ведь Библию тоже так писали, верно?

Пораженный, я разглядывал записную книжку нового «апостола», а Михалыч пролистнул несколько страниц и добавил:

– Напоследок он еще сказал, – Михалыч ткнул в листок палец и прочитал: – Патриот это не тот, кто гимны своей Родине поет. Патриот – это настоящий хозяин на своей земле. Всему применение находит, в дело пускает. Землю в обиду не дает, соседям помогает, да детей растит так, как предки завещали.

Михалыч аккуратно закрыл книжку и бережно спрятал в карман. Потом подобрал стоящие на земле у его ног пустые бутылки – свою и ту, что оставил один из ушедших мужиков – и поднялся.

– Ладно, пойду я. Прощай, – он подошел к урне, сунул туда стеклотару, двинулся по улице и скоро исчез в темноте.

ужасы

«Уже стемнело. Территория участка была запущена донельзя, и посреди него торчал из бурьяна большой черный дом. Сквозь забранные досками окна пробивался неяркий свет, лишь подчеркивая его суровый вид, будто у древнего зловещего черепа мерцали дьявольским огнем глазницы. Я осторожно тронул калитку, опасаясь собак. Калитка скрипнула и я немного подождал. Все кругом было тихо, однако спокойствия не внушало. Я вздохнул и двинулся к дому по чьим-то недавно протоптанным сквозь траву следам. Отыскав крыльцо, чуть помедлил и ступил на потрескавшиеся ступени. Раздался чудовищный скрип, и я лишь ускорил подъем. Не успел я протянуть руку, дверь неожиданно распахнулась, словно по магическому заклинанию. В проеме стоял человек.

– Простите, – пробормотал я. – Видите ли…

Человек молча посторонился, приглашая войти. Миновав темные сени, я оказался в комнате, давно знакомой мне. Здесь давно не жили – пахло затхлостью. Из мебели громоздился у стены тот же древний шкаф с распахнутой дверцей и стол посередине комнаты с табуретом возле него. На столе стоял современный электрический фонарь, казавшийся здесь чужим и даже нелепым. Человек, что открыл мне дверь, вошел следом за мной, неся стул с изогнутой тонкой спинкой, поставил его у стола и сел на табурет.

Был он стар и сед, одет в простую добротную одежду, то есть на бездомного не походил.

– Зови меня Матвей, – сказал он. Я спохватился:

– Роберт. Я, собственно…

– Я догадываюсь, зачем ты здесь, – перебил он меня. Глаза его из-под кустистых бровей смотрели спокойно и зорко.

– А… вы здесь не живете? – мне все никак не удавалось начать нормальный разговор.

– Здесь никто не живет. Давно. Садись и рассказывай.

Незнакомый человек, встреченный мной в месте, о котором я столько слышал, да еще ждущий от меня рассказа, скорее всего на тему, очень интересующую меня в жизни, повествующей, по сути, о семейном предании, легенде, а, может быть, и проклятии… Ждал я чего угодно, но только не продолжения легенды и потому, наверное, тотчас уступил незнакомцу.

Я присел на стул, поерзал. Мне все еще было не по себе. Матвей молча смотрел на меня и я начал.

– Значит так… Когда мои дед и бабушка по материнской линии поженились, они искали дом для дачи…»

Темный сруб дома в кадре, камера панорамирует влево, появляется молодая женщина в джинсах и рубашке. Она машет рукой тому, кто снимает:

– Витя, это же заброшенное место! Тут даже не деревня, а выселки какие-то!

– Вот и заселим их! – за кадром раздается смех Вити, камера прыгает в такт. Следующий кадр: пустая полутемная комната заброшенного дома, сквозь заколоченные окна внутрь слегка проникает солнечный свет. Резкость скачет. По комнате расхаживает женщина. Ей не по себе, она обхватила себя за плечи, будто от озноба, говорит: