Алма Катсу - Голод [litres]

«Нет», – решил Льюис Кезеберг, взбираясь по лестнице на помост, заменявший спальню, подальше от жуткого старика. А впрочем… в каком-то смысле его появление даже к лучшему. Случалось, благие намерения Льюиса подводили. Слабели порой, особенно по ночам, когда становилось трудно противостоять голоду, пылающему во всех жилах, когда он, вцепившись в закраины ложа, закусив костяшки пальцев, сдерживал ярость, стремившуюся то ли пожрать его самого, то ли заставить его пожрать весь белый свет. Бывало, ему так хотелось опустить руки, поддаться проклятию… «Мы, мужчины из рода Кезебергов, все таковы: это в нашей природе, это у нас в крови». Однако встреча с Райнером поразила его, будто удар молнии. Стать таким же, как дядюшка – неприкаянным, одиноким, вечно в бегах, – Льюису вовсе не улыбалось.

Вот только сейчас, лежа в потемках, представляя себе, будто стискивает горло дядюшки с такой силой, что лицо его багровеет, а изо рта струйкой сочится кровь, Льюис понимал: шансы его невелики. Скорее всего, Райнер прав: дело только во времени.

Партию, двинувшуюся вперед на снегоступах, Мэри окрестила «Зыбкой Надеждой» – ведь их отряд и был последней зыбкой надеждой для всего обоза. В итоге за подмогой отправились всего ввосьмером: Мэри со Стэнтоном; ее сестра Сара с мужем, Джеем; Франклин Грейвс, выглядевший совсем разбитым и отощавший вдвое против прежнего; Сальвадор и Луис – двое мивоков, приехавших с ранчо Джонсона вместе со Стэнтоном; и, наконец, Уильям Эдди.

Мерфи и Брины от участия в вылазке отказались, чему Мэри только обрадовалась. Затею их оба семейства подняли на смех, предсказывая, что смельчаки вернутся на следующий же день – если не замерзнут в дороге до смерти. Вправду ли Сальвадору с Луисом так уж хотелось идти за помощью, оставалось неясным: их преданность Стэнтону имела свои границы. Скорее всего, они просто опасались остаться среди людей, совсем недавно пристреливших мальчишку-пайюта.

Брать с собой много уходящие постеснялись: ведь в лагере оставалось столько голодных ртов… Вдобавок, Патрик Брин с Доланом заявили, что им не стоило бы брать с собой вообще никаких припасов: все равно, дескать, на смерть идут, и добро пропадет понапрасну.

Провизию в путь собирали с расчетом. Все они изрядно ослабли, и если потребуется бежать, каждая лишняя унция скажется. С собой прихватили топор, моток веревки, обвязанной вокруг талии Эдди на манер пояса, и на каждого по одеялу, накинутому на плечи вместо плаща. Стэнтон с Эдди взяли в дорогу ружья. Маргарет Рид с Элизабет Грейвс украдкой подсунули им вяленой говядины еще дня на два-три. В последнюю минуту Мэри заметила, что Стэнтон распихал по карманам шубы какие-то мелочи, но что именно, не разглядела.

Тем утром, когда их отряд покидал лагерь, снегопад унялся – добрая примета. Элизабет наскоро поцеловала отца. Подобных знаков привязанности Мэри не замечала за ними давным-давно. Гибель Уильяма и Элеоноры едва не свела мать в могилу.

Прощаться с братьями и сестрами оказалось нелегко. Расстаться им предстояло впервые в жизни. Три младшие сестренки и оба брата крепко обняли Мэри с Сарой.

– Не плачьте. Мы приведем помощь и снова все будем вместе, – сказала Мэри и обняла их в ответ, сама не зная, верит ли сказанному.

С первыми проблесками зари, окрасившей горизонт ярко-розовым с легкой просинью, отряд из восьми человек двинулся в сторону гор.

Прошла всего-то неделя, а Стэнтон изрядно состарился. Воспалившиеся, ослепленные снегом и солнцем глаза нестерпимо ныли; бессчетные пики, возвышенности и долины вокруг терялись под белым покровом, сливались в единое целое. Шел их отряд, насколько можно было судить, часов этак по десять в день, однако проделал за все это время не больше полудюжины миль. Так до людей, за подмогой, придется идти месяц с лишним.

Съестных припасов с собою взяли на пять дней, и потому есть начали только по вечерам.

Счет дням вела Мэри, завязывая узелки на длинном коричневом шнурке, выдернутом из подола юбки, и каждый узелок словно бы стягивал нечто, трепещущее в груди – крохотную частицу души, еще способную откликаться на мысли о любви. Удивительно, как Мэри вообще управлялась с этими узелками, как ее пальцы сохранили способность гнуться, хотя его собственные, растрескавшиеся, почерневшие на морозе, нередко отказывались повиноваться даже после того, как отогреешь их у костра.

По вечерам он, изнуренный, удерживаемый на ногах только какой-то животной силой, упорно цеплявшейся за жизнь, собирал хворост. Спали, когда удавалось уснуть, сидя, сгрудившись вокруг открытого огня. Ночами Чарльз, Эдди, Франклин Грейвс и Джей Фосдик по очереди несли караул, хотя Грейвс быстро сдавал, и порой по утрам его было не добудиться.

Обычно снег под костром таял, так что к утру спящие путники оказывались на дне ямы глубиной футов в шесть, если не больше, и подъемы наверх по крутым белым стенам стоили им немалых усилий, а лишних сил не осталось ни у кого. Стэнтон со страхом ждал того дня, когда один из них ослабнет настолько, что не сумеет выкарабкаться.

Волков или еще какого-либо зверья поблизости не наблюдалось уже который день. Казалось, их и след простыл, однако, как только путники начали слабеть, Стэнтон почувствовал: положение изменилось. Из лесу начали доноситься то негромкие голоса, то шорох мягких, быстрых шагов среди мертвых деревьев. Он знал: обычно хищные звери подолгу преследуют раненую, умирающую добычу, ждут, пока жертва не выдохнется. Ушедшие из лагеря на снегоступах умирали медленно, но верно, и пораженные неведомой заразой волки, конечно же, это почуяли.

Еще один день непроглядной тьмы обернулся ослепительной белизной окрестных земель. Наступлению ночи Стэнтон радовался от всей души – хотя бы потому, что ночь обещала отдых глазам. В последнее время ему нередко казалось, будто глаза кровоточат или кто-то щекочет под веками острием ножа, а Эдди, тоже на время ослепшему, пришлось не один день идти, цепляясь за Стэнтонов пояс.

Мэри рухнула в снег рядом. Оба прижались друг к другу, укрывшись одним грязным, засаленным одеялом на двоих, но легче от этого не стало. Казалось, сырости, холоду и голоду нет и не будет конца.

Лицо Мэри обгорело на солнце, воспаленный нос шелушился. Покопавшись в кармане, она подала Стэнтону полоску вяленой говядины.

– Твой ужин. Ешь не спеша.

«Ужин»… так она говорила всегда, хотя ели они всего-то раз в день.

Желудок протестующе и в то же время жадно, нетерпеливо заныл. Мало-помалу разрушающиеся, расшатавшиеся от долгого недоедания зубы заломило от холода.

– Много еще осталось? На сколько дней хватит?