Алма Катсу - Голод [litres]

Тогда она, снова воспользовавшись одеялом вместо саней, подтащила Джорджа к костру, подбросила в пламя побольше хвороста, а когда струйка дыма превратилась в огромный столб, точно колоду, вкатила в огонь тело мужа и отвернулась, спасаясь от удушливой вони горелого мяса.

Теперь следовало поспешить.

С собой она не возьмет ничего, кроме ружья, патронов и небольшой сумки с травами. Оставшиеся сбережения, тысячу долларов, спрячет в лесу, в каком-нибудь дупле. Жива будет, позже за ними вернется.

Отрезав несколько лоскутов от шкуры, закрывавшей вход в шатер, Тамсен приготовила последний обед и кое-как проглотила его, убеждая себя, что в других лагерях ее ждет множество настоящей еды. Бекон, печенье и апельсины, будто на Рождество, и черничный джем, и горячий чай с шиповником…

Вторую ночь кряду она, не ложась спать, провела в кресле, в обнимку с ружьем – разве что время от времени клевала носом. Около полуночи (нет, никакой ошибки здесь быть не могло) снаружи, у догоревшего погребального костра, началась возня: жуткие твари принялись ворошить уголья в поисках клочьев мяса. Надеясь их отпугнуть, Тамсен выпустила в ту сторону несколько пуль.

Поутру она, укутавшись в лучшее одеяло, повесила ружье на плечо и двинулась в путь, вдоль ручья.

К тому времени, как Тамсен добралась до дальнего края озера, солнце начало клониться к закату. Лагерь оказался зловеще тих – так тих, что поначалу Тамсен подумала, будто он всеми брошен или все его обитатели мертвы.

Тишина эта внушала самые дурные предчувствия.

Даже отсюда, издали, Тамсен явственно видела огромные черные ямы старых кострищ, точно таких же, как у них, на Олдеркрик. Уцелевшие фургоны казались брошенными: парусина навесов изорвана, истерзана непогодой. Больше всего лагерь напоминал враждебный ко всем и вся город-призрак; в его тишине слышались отзвуки гневного голоса. Не совершила ли Тамсен ошибки, явившись сюда?

Со стороны лагеря веяло падалью, да так, что от вони Тамсен сделалось дурно. Ослабшей, ей пришлось ненадолго прислониться к стволу хилого деревца, чтоб одолеть тошноту. Куда все могли подеваться? Если погибли, где же тела?

Размышляя над этим, Тамсен добралась до первой избушки, отделенной от кучки шалашей крохотной рощицей. Внутри царил жуткий беспорядок: одежда и одеяла расшвыряны по земляному полу, пустые сундуки перевернуты, грязное белье кишит вшами, шевелится, будто живое. Тамсен ожидала обнаружить в домике хоть кого-нибудь – скажем, больного ребенка, а то и двух, ждущих родителей, ушедших по дрова или по воду, однако избушка оказалась пуста. Нагнувшись, она отыскала в груде мусора карманную Библию. «Элеоноре от любящей тетушки Минни, – значилось на форзаце. – Пусть эта книга дарует тебе покой и отраду».

И тут Тамсен заметила… ружье Кезеберга! Ошибки быть не могло: это ружье она много раз видела в его руках. Кезеберг постоянно таскал его при себе, будто напоминая окружающим, чтоб те держались подальше. С бешено бьющимся сердцем она принялась перебирать остальные пожитки. Быть может, Кезеберг сотворил с остальными что-то недоброе, потому вокруг и так тихо? При этой мысли Тамсен вновь затошнило, однако она, одолев дурноту, продолжила поиски. Возможно, ей удастся найти что-то съестное: провизию, отнятую у других, вяленое мясо – да хоть что-нибудь! До дрожи замерзшая, она не задумывалась ни о чем, руководил ею только инстинкт самосохранения. Собрать все, что здесь найдется ценного, и прочь отсюда, на поиски признаков жизни в других хижинах, искать следы дочерей.

Однако ничего съестного в избушке не нашлось. Вместо еды Тамсен отыскала под грудой хвороста стопку бумаг, перетянутую тонкой полоской кожи, будто нарочно спрятанную от чужих глаз. Разумеется, ей следовало поспешить, уйти отсюда как можно скорее, но ужасные подозрения не позволили сдвинуться с места. Солнце клонилось к закату, в избушке сделалось сумрачно, однако Тамсен, сощурившись, с дрожью в руках поднесла бумаги поближе к глазам и поняла, что это такое.

Письма…

Письмо за письмом, письмо за письмом – от Эдвина Брайанта к Чарльзу Стэнтону. Давно ли Кезеберг прячет их? В полутьме перед глазами все плыло, и Тамсен всерьез испугалась, что письма ей только чудятся, однако, подстегиваемая неким предчувствием, развернула одно, другое, третье…

Начинались они с настойчивых предостережений об опасностях выбранного пути: «Поверните назад, Маршрутом Гастингса не ходите», – а затем соскальзывали в какой-то бред, в пересказы небылиц о духах и тварях, питающихся человечиной.

Тамсен содрогнулась. Выходит, Брайант все знал? Знал о них ?

Руки заходили ходуном. Да, именно это Тамсен подозревала давным-давно, однако стоило ей увидеть собственные подозрения на бумаге, записанные чужой рукой, желудок отяжелел, словно налитый свинцом.

Что же там дальше?

В последних письмах Брайант объявлял этих тварей людьми, пораженными заразной болезнью. Рассуждал об особого рода контагии.

Тамсен принялась вспоминать ход событий. Хэллоран начал вести себя странно после того, как его пес укусил Кезеберга. Получается, Хэллоран подцепил эту хворь еще в те времена?

А Кезеберг…

Льюис Кезеберг тоже знал обо всем.

Знал. Знал и прятал эти письма от остальных.

Но чего ради? Да, Тамсен Кезеберг не понравился с самого начала и доверия ей совсем не внушал, но что он мог выгадать, утаив правду о болезни от спутников?

За спиной скрипнула ветхая дощатая дверь. Вздрогнув от неожиданности, Тамсен оглянулась, ахнула и, едва не выронив стопку писем, отпрянула к дальней стене. На пороге стоял Кезеберг. Пожалуй, проторчав столь долгое время у Олдеркрик, она безмерно обрадовалась бы любому новому лицу, любому из шедших с обозом, даже Пегги Брин. Любому… но не ему.

Последние отсветы заходящего солнца падали сзади на его плечи, и Тамсен, съежившейся в дальнем углу избушки, он показался куда больше, куда огромнее прежнего.

В руке Кезеберг держал топор. Выходит, дрова колол – наверное, для костров. Может, остальные еще живы? Может… может…

Кровь застучала в висках. Мысли смешались, утратили ясность.

– Так-так. Миссис Доннер вернулась, – с улыбкой сказал Кезеберг.

Охваченная ужасом, Тамсен отползла назад, вжалась спиной в стену, однако избушка была так тесна, что их по-прежнему разделяли жалкие несколько футов.

– Похоже, теперь вам и секрет мой известен, – кивнув на стопку писем, продолжал Кезеберг. – Сентиментальность, наверное, однако сжечь эти письма рука не поднялась. Не знаю, как долго еще мне удавалось бы прятать их от чужих глаз, однако набеги кровожадных тварей из лесной чащи глаза толпе отводят неплохо.