Михаил Теверовский - Начало и конец

Анна говорила и говорила, а Джереми уже почти и не слушал её, будучи погружённый в охватившую его апатию. Столько лет он мечтал об Анне, и вот, когда момент настал – понял, что ему совершенно не хочется всего этого, да и не тянет к ней. Ему казалось, будто бы он потерял ещё одну частичку себя. Что-то такое сокровенное, такое некогда важное для него.

– Мама, я дома! – прервав рассказ Анны и выведя из полутранса Джереми, раздался голос Элизы из коридора.

В следующее же мгновение на кухню забежала сама Элиза, вся запыхавшаяся, в грязи и песке, забившемся даже в спутанные волосы девочки. Заметив сидящего в кресле Джереми Элиза остановилась, открыв от удивления рот и переводя взгляд с мамы на него и обратно, а затем подбежала, обхватив его ногу и радостно крича «новость» матери:

– Мама, дядя Джереми пришёл!

– Я знаю, милая. Ты вся в песке и грязи – иди пока переоденься, а то испачкаешь дядю.

Девочка послушно выбежала вприпрыжку из комнаты, а Джереми не смог не вставить своих двух копеек:

– Завидуешь, что бросилась ко мне, а не к тебе, признавайся.

– Иди ты… сам знаешь куда. Я послала её переодеваться, потому что иначе вместо кухни здесь будет грязнущий коридор. Вот почему, а не потому, что обиделась, или что ты там надумал!

После того как Элиза наспех поела, коротко отвечая на несвязанные будничные вопросы Анны, она что-то прошептала на ухо матери, часто-часто посматривая на Джереми, поворачивая голову так резко и быстро, что заплетённые косички, казалось, кружатся вокруг её головы из стороны в сторону совершенно самостоятельно.

– Ну, спроси сама. Это будет и правильно, да и взрослые большие принцессы разве боятся что-то сказать? Всё, давай-давай.

Зардевшись, Элиза с минуту оставалась стоять рядом с матерью, теребя маленькими пальчиками нижний край розовой футболочки и опустив глаза в пол. Наконец, она решилась – сжав кулачки, видимо, для уверенности, она шагнула к Джереми и, не поднимая взгляда, спросила:

– Дядя Джереми, ты не поможешь мне с подарком… для одного моего знакомого?

Разумеется, Джереми не мог отказать ей в этой просьбе. Потому, он позволил девочке обхватить указательный палец и увести за собой в её святая святых – в комнату, куда даже матери, которая всё своё детство и юность провела именно в ней, был почти что запрещён вход. Комнатка Элизы была небольшой, метров восемь квадратных, не больше. Напротив занавешенного плотными шторами окна, занимающего чуть ли всю стену, вдоль стены стояла некогда двухэтажная кровать с отломанным верхом, напоминанием о котором были лишь торчащие перпендикулярно балки, словно мачты без парусов. Ободранные и кое-где разрисованные обои вызывали ностальгические чувства у Джереми – он помнил их так, словно только вчера забредал в гости к Анне после уроков. Усадив Джереми на невысокий деревянный стул, стоявший прямо у антикварного по виду письменного стола, Элиза достала из-под кровати картонную коробку, в которой были разбросаны разноцветные карандаши и фломастеры поверх пачки разрисованных листков.

– Тут некоторые мои… как их… наработки, вот! – гордо заявила девочка, доставая листки со дна коробки.

– Ого, очень неплохо, – ответил Джереми, чувствуя себя полным идиотом в этот момент. Ему хотелось помочь Элизе, но он всё так же не знал, как вести себя с детьми и что говорить.

– Томми любит и птиц, и море, и небо – всё время во всё тычет пальцем, несмотря на то, что это плохо считается, я знаю экикет… Этикет, вот. Впечатляется от всего, как маленький, – Джереми едва удержался от того, чтобы не рассмеяться от слов Элизы, сказанных столь важным тоном. – В общем, у него скоро день рождения. И надо выбрать одну картинку. А я не знаю, какую! Не могу выбрать!

– Ничего, главное, что есть выбор. Сейчас выберем, – произнёс Джереми, раскладывая рядом друг с другом рисунки, заполняя ими поверхность стола.

– И я думаю… думаю написать стих. Но пока не знаю как…

– Выберем рисунок, а к нему уже подберём стихотворение, правильно?

– Я думаю самой сочинить, не подбирать! – воспротивилась Элиза, нахмурив бровки точь-в-точь, как своя мама и крепко прижав к себе свою любимую игрушку, плюшевого медвежонка, лежавшего до этого на кровати.

– Прости, я неправильно выразился. Сочиним, конечно. Сочиним такое, чтобы прямо подходило к рисунку. Пойдёт?

– Да, – вскинув носик, ответила Элиза. – Как думаешь, вот эти горы ведь понравятся Томми, да?

Выбор подходящего рисунка занял не более и не менее чем почти что полчаса. Хоть по задумке выбирать должен был Джереми, но Элиза каждый раз сама меняла свой, как до этого уже казалось, самый правильный выбор – Джереми лишь соглашался с ней. Когда же, наконец, Элиза приняла окончательное решение использовать рисунок, на котором была изображена полянка в лесу, то настало время придумывания четверостишья. Джереми никогда бы не подумал, что над такой простенькой детской задачкой будет в тридцать четыре года буквально ломать голову. Строчки не вязались друг с другом, а рифма даже и не думала заглядывать в мысли к Джереми. Элиза, до этого момента стоявшая у стола рядом с Джереми, прыгнула на кровать и принялась скакать на ней, с каждым прыжком выкрикивая слова, рифмующиеся друг с другом, но никак не складывающиеся в предложения. Уже несколько раз в комнату заглядывала Анна, чтобы спросить у Джереми, не нуждается ли он в “спасении”, на что Элиза очень обижалась.

После безумно долгих мучений всё же было готово четверостишие, за которое Джереми был уверен, что ему будет стыдно до самой его смерти или хотя бы потери памяти:

Теперь Элиза аккуратным почерком, выводя каждую буковку, писала это четверостишье ярким красным фломастером под рисунком. Когда всё было готово, Джереми взглянул на Элизу, оценивающе разглядывающую законченную работу, скрестив на груди руки, нахмурив бровки и прикусив нижнюю губу. Она так сильно напоминала ему Анну в школьные годы. И кого-то ещё… Быть может, он знал отца Элизы? Из-за черт лица девочки, почти в точности повторяющих черты матери была скрыта чья-то личность, казавшаяся Джереми на каком-то интуитивном уровне очень и очень знакомой.

Пока Элиза хвасталась сделанной открыткой перед матерью, Джереми вновь попросил у Анны её телефон. Достав сим-карту Анны, он переставил её в свой мобильный, после чего по MMS послал фотографии Джули, добавив также короткое сообщение о том, что просит её попробовать расшифровать непонятный ему текст, особенно на втором и четвёртом фото, на которых и проскакивало его имя. Сможет ли Джули расшифровать эти записи? Ответит ли ему вообще?.. После всех этих манипуляций на всякий случай Джереми стёр сообщения из истории и вернул на место сим-карту, а телефон – Анне. Джереми предложил ей деньги, так как не мог представить, сколько теперь могли стоить отправленная MMS, но Анна лишь отмахнулась от него, даже не слушая его уговоры, и достала из холодильника ещё по бутылке пива.