Маргарита Малинина - Исчезнуть из преисподней

— Я сейчас в другом городе, но попытаюсь приехать.

— Давай-давай. Я поздно ложусь, а вот к Федору надо успеть до десяти.

Я сверилась с часами. Боже мой, уже шесть. Откуда столько? Ну да, пока доехали, пока в магазин, пока статью перечитала, с родней Юлиана пообщалась… Я подскочила, вспомнив, что в нужном направлении электричка идет в шесть сорок пять, и кинулась собираться. Благо что станция недалеко от дома.

…Федор Никитич опознал по фотографии мать Юлиана, звали ее Татьяной, женщиной она была, по мнению пожилого мужчины, милой и воспитанной. До связи с политиком алкоголь не употребляла. Однако муж держал ее в ежовых рукавицах. Сторонник домостроевщины, тиран, наворовавшийся бизнесмен, который, по версии и Федора Никитича, и Василия Ивановича, набрал кредитов и добился признания завода банкротом, а сам не так давно потихоньку распродал все помещения сторонним фирмам. Затем купил другое производство — какую-то фабрику в области, они точно не знают. Про дальнейшую судьбу семьи — тоже. Они перестали приезжать и ни с кем из местных больше не общались. Политики только в своих листовках близки к народу, а так — чем выше они забираются по карьерной лестнице, тем дальше, соответственно, от простых людей. Про кредиты и банкротство металлургического завода они узнали благодаря родственникам, которые там работали. По слухам, деньги, вырученные от продажи помещений, и ушли на предвыборную кампанию Щербинина.

У Федора Никитича я получила адрес, где до смерти проживала семья Юлиана. Есть у них загородный коттедж, но адреса он не знает, а вот квартира, доставшаяся Татьяне от родителей, расположена на Садовой улице — той самой, где я недавно искала «закладку» Светкину и где скорбела о любимом поэте.

На звонок домофона никто не открыл, хотя уже наступил поздний вечер. Но, может, там теперь никто и не живет? От Федора Никитича я узнала, что у Юлиана нет родных сестер и братьев.

Потревожив нескольких соседей, я получила номер квартиры милой старушки, которая все про всех знает (такие просто находка для шпионов, журналистов и оперативников, храните их, небеса), и вот уже около одиннадцати вечера мы с ней сидели за круглым столиком, накрытым белой ажурной салфеткой, за травяным чаем и мило беседовали. Повезло, что старушка оказалась совой. Я представилась невестой Юлиана (опять же не соврала, ведь он мне уже предлагал пожениться — хоть мы даже не целовались ни разу, но это ведь мелочи, правда?) и на этом основании задавала вопросы о его семье.

Итак, узнав про измену из статьи Беловой, Сергей Крупин жену избивал, унижал, обзывал, а потом бросил. Бизнес был записан на него, имущество тоже. Она осталась с сыном здесь, в просторной трехкомнатной квартире — бывшей коммуналке, а он один жил в коттедже и, по слухам, водил любовниц. То есть сам изменял и считал это естественным, а когда жена, да еще и с родственником, то достойна самой страшной казни как минимум. Ну да, знаем таких, слышали. В то же время, может, он ей так мстил уже после ее измен, а в браке был верен? Кто знает, но даже если и так, образ отца Юлиана складывался почти демоническим. От такого бати Юлиан и впрямь мог получиться «дьяволом на одну треть», как я его шутя называла вначале.

— А как же ей не закрутить-то с родственником, — продолжала возмущаться старушка, поправляя и без того ровно лежащую салфетку, — когда она никого больше не видела? С подругами общаться не давал, с родней тоже, да и не было у нее почти никого, только троюродные — так, седьмая вода на киселе. А родители умерли почти сразу, как она замуж вышла. Друг за другом тихо ушли, больные были. Некому заступиться. Не видела она нормальных мужиков-то! Серега-то поначалу казался ей нормальным. Потом поднялся в бизнесе и полезла из него вся эта бесовщина. Ревновал к каждому, как говорят, столбу. Орал на всех. Сына зашугал. Тот долго ходил затюканный и понурый. От такого отца и доброго слова не услышишь. Но мальчик получился красивым, в маму пошел, и, когда подрос и девки стали заглядываться, крылья-то у него распустились… Вот, а когда измена вскрылась, Серега и от сына отказался собственного, подумал, что и его нагуляла где.

— Можно же тест сделать.

— Ой, да вы молодые деловые все больно, все вам бумажки, вот внук у меня начал встречаться с девочкой, и тут же справку друг у друга потребовали от венеролога, что, мол, не заразные оба. Ну разве это любовь? Один расчет. Почему вам современным не обидно, когда вас просят анализы сдать или тест на отцовство сделать, я не понимаю. А вот она, поди, отказалась. И я бы отказалась. А если я знаю, от кого я сына родила, почему я должна тесты делать? Он же верить должен мне! Я жена его! А коли не верит, так почем женился тогда?

Логика в словах пожилой женщина была железная, посему я кивнула. Интересно, правильно ли мы, «молодые», как она нас назвала, делаем в таких случаях? Рушат ли «бумажки» всю романтику? Не является ли просьба о справках тем самым червем сомнения, который будет потихоньку сжирать яблоко любви?

— Ну вот, и остались они в бедности. Я говорю: «Таня, Танюша, Танечка, подавай ты на развод! Отсуди ты у него половину! Он к тебе так, ну и ты к нему!» Она мне: «Да вы что?» — и уходит. Не любила о личном разговаривать. Ну а я что? Лезть буду? Она мне как родная, я ж с родителями общалась ее и на коленях ее вот такусенькую держала, когда к ним в гости приходила. Но разве ж она помнит? Я-то ей никто. И советоваться со мной не стала бы. Ну вот, и стала попивать помаленьку. А потом все сильнее. Подала на развод все-таки. Но не успели они развестись. Нашли ее в квартире. Сын-то и нашел. Юлиан твой. Неужто не рассказывал? — с изумлением повторила она. Она и до этого спрашивала, я каждый раз отвечала, что это для него болезненная тема, сказал только, что матери у него нет. А как и почему — ни слова. Я снова это повторила. — Ну да, ну да. Тяжело ему пришлось. Отец даже с похоронами не помог.

— А что случилось-то? Водка паленая?

— Да нет. Самоубилась она. — У меня отвалилась челюсть. Собиралась ведь новую жизнь начать, раз на развод подала. Зачем? — Новую жизнь, — фыркнула пожилая дама, когда я озвучила свои мысли. — Все хуже и хуже выглядела день ото дня. Вся красота ушла ее, а такая была — пареньки молодые и те заглядывались. Так и не поняли, то ли случайно смешала алкоголь со снотворным, то ли нарочно траванула себя.

Я молчала. Она тоже. В комнате воцарилась такая стойкая, давящая тишина, что даже стрелки часов, казалось, ходили с оглушительным шумом.

— Ужас, — прошептала я, поднимаясь. Мне не хотелось больше оставаться в этом доме. Дом на Садовой мне казался теперь еще хуже, чем дом на Социалистической, где меня пытались убедить, что я не то сошла с ума, не то живу с полтергейстом, и чем дом на Гороховой, где, по легенде, в замурованном подвале обитает сам Сатана.