Анатолий Даровский - Часы бьют полночь

— Ну так что? — поинтересовалась Рэна ещё раз, открывая дверь. Коридор осветили лучи тусклого зимнего солнца, наполовину скрытого за облаками. Оконные створки отсюда просматривались лучше некуда, и тварь… о, чёрт, тварь была всё ещё там.

— Посмотри… — прошептала Оля, указывая пальцем в направлении окна и стараясь не смотреть на существо по ту сторону стекла, — посмотри… там… это…

— Что — это? — недоумевающе переспросила Рэна. — Ты таракана, что ли, увидела? Нет тут ничего! Блин, напугала, так завопила, что я было подумала, будто тебя тут режут…

Оля ушам своим не могла поверить. В смысле — нет ничего? А что это тогда такое, страшное, бесформенное, висит снаружи и щёлкает своими ртами, явно желая полакомиться человеком?

Она всё-таки глянула — осторожно, вполглаза. Нет, существо было на месте. Неестественное, уродливое, словно вышедшее из фильма ужасов, оно цеплялось лапами за внешнюю сторону стены и практически не двигалось с места.

Судя по тому, как радостно клацнули зубы, когда Оля посмотрела на него, оно её заметило. Но почему-то не пыталось проникнуть внутрь. И Рэна его не видела.

Может, и эта адская тварь — порождение её больного разума? Может, она просто не в себе? Видит галлюцинации, теряет память… Это что, начало шизофрении?

— Нет… — прошептала Оля. — Ничего. Тут уже… ничего нет. Спасибо.

Чудовище за окном одобрительно лизнуло стекло.

Из ванной доносился плеск воды.

Поняв, что юной соседке ничего не угрожает, Рэна отправилась обратно в душ, напоследок попросив Олю «больше не орать, если что случится, а то реально проблемы будут». Оля просьбе вняла и кричать не стала — хотя тварь, висевшая за окном, никуда не делась. И не только она: стоило присмотреться к пейзажу на улице, как становилось понятно, что чудовище было не одно.

Какие-то тени, мелкие существа, похожие на монстриков из детских книжек, ещё кто-то… В комнате их не появлялось, но там, снаружи, паслось не меньше десятка. Оставалось только вздохнуть с облегчением, что они её не трогают.

Пока не трогают. Хотя, если это галлюцинации…

А может, нет? В голове мелькали смутные картинки, похожие на воспоминания: она бросается куда-то в темноту, и точно пелена с глаз спадает. Может, в этом всё дело?

Вроде бы она начала видеть их… в октябре? Точно, это случилось в октябре! Но как? Из-за чего? Единственное, что вспоминалось, — один конкретный момент, не привязанный ни к какой ситуации.

Всё совсем запуталось.

Оля уселась на диван подальше от окна и снова посмотрела на телефон. Всё-таки позвонить матери? Спросить, что делать, если реальность изменилась и мир наполнился монстрами? Признаться в психическом расстройстве? Сделать… что, собственно?

Почему-то она боялась звонить. Как будто со звонком навсегда ушла бы в прошлое возможность вспомнить, что же произошло на самом деле. Как будто пока у неё ещё был шанс — призрачный, эфемерный, но реальный шанс вернуть что-то… потерянное. Что-то дорогое. Что-то, что она забыла.

Или нет?

Воспоминания не возвращались. В сумке обнаружились обратные билеты в родной подмосковный город. На второе число.

В попытке понять хоть что-то Оля быстро пролистала файлы в смартфоне. Бесполезно: малейшие зацепки обращались в ничто, а фотографии и сообщения за прошлый день оказались удалены. Как будто кто-то очень не хотел, чтобы она вспомнила, что же произошло вчера.

И откуда у этого «кого-то» доступ к её телефону? Может, сама Оля всё и удалила, оберегая будущую себя от неприятных воспоминаний?

Внутри толкалось мерзкое, тяжёлое. Чувство, которому нет названия, похожее то ли на тревогу, то ли на тоску. Такое бывает, когда мимоходом вспоминаешь о важном дедлайне, к которому ты подошёл вплотную и ничего не сделал.

Отчего-то Оле казалось, будто здесь и сейчас она пересекает точку невозврата. Момент, за которым уже ничего не будет. Либо она вспомнит, либо навсегда останется в неведении.

«А может быть, всё-таки шизофрения», — вздохнула Оля, отгоняя от себя неясные, непрошеные мысли. Слишком причудливые для простых догадок — хотя в такой ситуации на ум могло прийти что угодно и не показалось бы странным.

Неважно. Она просто позвонит матери и признается: мама, я не помню прошлого и вижу какую-то жуть. Пусть мама отведёт непутёвую дочь к психиатру. Пусть лечит таблетками.

Что-то в глубине мозга тихонько намекало: всё не так. Совсем не так.

— Ладно, ладно, — простонала Оля, споря не пойми с кем — то ли с тварью за окном, то ли с собственными сомнениями, — я просто ещё раз проверю сумку. Там всё равно ничего нет, кроме билетов. А уже потом позвоню маме и…

Рука наткнулась на что-то незнакомое. Что-то, чего она не могла вспомнить среди своих вещей. Вроде бы стопка листов бумаги — толстых, альбомных. На самом дне сумки, там, куда не доберётся случайная рука.

Такое вряд ли часто возят с собой в междугородние поездки.

Сердце раненой птицей колотилось в предвкушении, пока Оля вытаскивала на свет божий неудобные, жёсткие, цепляющиеся за всё подряд листы. Всего лишь листы — что они могли значить? Но что-то внутри шептало: да, да, ты всё делаешь правильно, вот она, твоя разгадка, вот он, ответ.

Бумага оказалась испещрена буквами. Быстрый, неровный, неожиданно знакомый почерк. Оля точно где-то его уже видела. Кажется, этим почерком ей писали шпаргалки, перебрасывая с соседней парты. Этим почерком были сделаны заметки на полях её школьной тетради: «здесь через игрек, а не через икс», «а это лучше через производную», «иди в олимпиадный кружок!».

Олимпиадный кружок… Школа. Родной лицей номер шесть. Стаська, Никитос, другие ребята, которых Оля хорошо знала и помнила… и кто-то ещё.

Кто-то, с кем она общалась в школе. Кто-то, кого она забыла. Кто-то из олимпиадного кружка.

Кто-то, кому принадлежал этот почерк.

Оля, кажется, начинала вспоминать.

31 марта 200* года.

Дорогой дневник,

эту запись я пишу шифровкой на случай, если тетрадь попадёт не в те руки. Наконец смогла подобрать такую, чтобы писать можно было свободно. Теперь не придётся три часа строить одну фразу.

Чудовища (в основном) глупы и не умеют читать. Причина, по которой мне вообще нужен шифр, — люди. Если всё остальное можно принять за фантазии, то упоминания реальных лиц — другое дело. И Дима. Диме интересно, что я пишу. Если узнает, возникнут проблемы.

Другое дело — Женя. Он, конечно, читать ещё не умеет. Но, когда вырастет, эта книжка должна помочь ему. Может быть, я пишу так подробно, потому что надеюсь, что он однажды это прочтёт. Если что-то вдруг случится. Если я не смогу рассказать сама. С моим даром это вполне вероятно.