Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Он выехал на просторную площадь, проскочил памятник Ленину. Ему показалось, что плече вождя пролетариата сидит что-то жёлтое, но когда он оглянулся повторно, там ничего не было.

«Шкода» виляла по щебню и пыхтела, карабкаясь вверх.

«Откуда здесь щебень, в центре?» — подумал Вадим, останавливаясь.

Он уже видел почтамт, старые конюшни, переделанные в рынок, и голубой, с золотыми звёздами, купол храма.

Не заглушив мотор, он выпрыгнул из автомобиля и помчался к Сергиевской церкви. Десять метров до неё он преодолел с таким трудом, словно поднимался по насыпи. Под ногами осыпался щебень, а из полураскрытых дверей храма, доносились переливы ангельских голосов. Хор пел что-то о возвращении домой.

Вадим втиснулся между створками, почти ощущая знакомый церковный запах. Дорогу ему преграждала колючая проволока, он перелез через неё, порвав штанину, и сделал три шага по шпалам.

Рот наполнился чернилами. Раздался крик, и автоматная очередь изрешетила Вадима от паха до грудной клетки. Он свалился на рельсы. Сзади суетились какие-то люди, а впереди крался по мосту земляк. Он перепрыгивал со шпалы на шпалу, его зоб раскачивался в такт движениям тощего тела. Земляк усмехался безгубым ртом, всё ближе и ближе.

Вадим хотел зажмуриться, но не смог, потому что мёртвые не закрывают глаз.

Ему пришлось смотреть.

Густые маслянистые капли дождя падали с небес, и небеса пахли йодом.

Молния расколола небо пополам, озарила дачный посёлок вдали и шахты на горизонте, силуэт карьеров, кардиограмму индустриальных окраин. Дождь забарабанил по гравию, вспенил рыжую пыль. Заштриховал диагоналями стекло пригородной электрички. Стук колёс перешёл на рысцу и Артур Кошелев прижал к себе пакет с подарком для сына. Правой рукой он нащупал рукоять пистолета.

Он возвращался домой.

Отяжелевшие ветви каштанов мокро ткнулись в электричий бок, замелькали чудом уцелевшие фонари. Полусгоревшая хата. Огороды, завоёванные сорняком. Белая стена в размашистых граффити, агрессивно-безграмотных. Эмблемы рок-групп, номера телефонов легкодоступных женщин и парней, готовых сделать минет. Перед самым вокзалом, вместо «добро пожаловать», чёрная, тянущаяся на пять метров надпись «ЗДЕСЬ ВАМ ВСКРОЮТ БРЮХО, ВЫРОДКИ».

Станция медленно вплыла в окно электрички и остановилась. Зашипели тормоза. Артур, единственный пассажир в вагоне, поёрзал на деревянной лавке. Здание вокзала — безвкусица и гигантизм, плесень с позолотой. Зелёные почтовые ящики, кусты шиповника вокруг перрона. Резвящиеся под дождём дети. Погодки, ровесники Вани.

Сердце Кошелева защемило при мысли о сыне. Каждый раз, покидая семью, даже на несколько дней, он изнывал от беспокойства. Ворочался, комкая нестиранные гостиничные простыни, повторял его имя. Ему снилось одно и то же: рука, непременно в резиновой медицинской перчатке, звенит ключами, отпирает замок. Гость, ужасный, ужасный гость, входит в вестибюль, поднимается по ступенькам. Резиновая лапа поскрипывает, гладя дубовые перила. В другой руке у гостя почему-то ножницы, и он пощёлкивает ими, направляясь к детской, чик-чик, чик-чик…

Плохие сны не снились Артуру лишь дома, за пуленепробиваемыми дверями, куда кошмарам путь был заказан, где Алиса и Ваня, книги и игрушки…

Кошелев с тоской посмотрел на детей и тут же пожалел об этом.

«Лучше на них вообще не смотреть», — говаривала Алиса и, как обычно, была права.

Малышня, мокрая, возбуждённая, столпилась возле поваленного на асфальт мужичка. Он был хилым, увечным, по груди моталась табличка с каракулями «Помогите немому». Никаких шансов против подвижных и цепких ручонок, щипков и тычков.

— Больно! Больно! — выкрикивал немой.

— Врака-собака! — галдели дети, пиная его, втаптывая в лужу.

В лужах тонули нелепые стеклянные лисички и брелоки, скарб калеки.

— За что? За что, родненькие?

Рыжий мальчонка извлёк из шортов член — на сюсюкающих женских форумах детские половые органы называли перчиками и писюшками — и принялся мочиться немому в лицо. Толстая девочка впилась зубами в грязную щиколотку мужчины и лужи окрасились розовым.

— Фу, воняет, как какашка!

— Держите его рот!

Артур взмолился, чтобы машинист увёл электричку прочь от этой сцены. От заливистого мелодичного смеха, от рыжего, набравшего горсть стекляшек, от задыхающегося инвалида.

Машинист услышал его молитвы. Электричка пошла, листая столбы, трансформаторные будки, обесточенные домишки за покосившимся штакетником.

И снова он вспомнил Ваню, доброго, чуткого, беззащитного в своей детской спаленке с диснеевскими персонажами на сиреневых обоях. Ваня любил выстраивать частокол из книг, прятаться за ним, читая урывками, чередуя. Как-то Кошелев спросил, какое удовольствие в таком чтении, и Ваня объяснил: «Я хочу успеть как можно больше». Кошелев тогда обнял его крепко-крепко и поклялся, что сын успеет прочитать все книги на свете, так долго он будет жить.

Артур не ругал Ваню, а вот Алиса порой бранила, особенно за живность, которую тот тащил в дом. Котята, щенки, мыши. Прошлым летом, когда Кошелевы обитали в городе и Ваня посещал школу, детвора с их подъезда обложила хворостом, подожгла голубятню. Сжаренных живьём птиц дети ели прямо в перьях, хватая ротиками дымящиеся тушки. Ване удалось спасти трёх голубей и подранки квартировали у них на балконе до переезда.

Артур видел в сыне самого себя. В детстве он был таким же: крупным, слегка полноватым, ещё и очки носил, — всемогущий Господь избавил Ваню хотя бы от насмешек, связанных с очками. И дворняги были, и подвальные кошки, и книги, бесконечное множество книг. Были и дворовые драчуны: Вовка Кадиллак, умерший от передозировки, Вовка Малой и Олежа Злыдень. Дразнилки, подножки, жвачка в волосах. Толкай толстяка на переменке. Были бабьи сиськи, очки-дурачки и тому подобные прелести взросления.

Но как сравнить эту повсеместную малость, это закаливающее характер горнило с днём сегодняшним? С птицами, мечущимися в пылающей голубятне, захлёбывающимся инвалидом, с пожилой учительницей Вани, которую семиклассники изнасиловали и приколотили гвоздями к школьной доске?

Электричка протаранила лбом стену дождя и вкатилась в поздние сумерки. Молнии, похожие на логотипы блэк-металлических ансамблей, расцвечивали унылый пейзаж, опустевшие пятиэтажки, бюсты вождей, забытую одёжку на бельевой верёвке.

Это началось два года назад, а будто бы длилось вечно.

Один ребёнок, второй, десятый.

Они пропадали из-под носа родителей, из песочниц, запертых комнат.

«Десятилетний Павлик отпросился в туалет и больше его никто не видел».

«Четырнадцатилетняя Даша исчезла по дороге из музыкальной школы, когда сопровождающая её бабушка зазевалась»…