Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

— Ты, Михаил, цинизмом своим передо мной бахвалишься, что ли? Я бы предпочла профессионализм и ловкость рук!

Саня кричал, кричал, кричал внутри в белый свой кокон боли, хотел проснуться, разум отказывался принять происходящее.

Звон. Плеск. Стук сердца. Запах крови — сладкий, соленый, тошнотворный. Тихий хруст собачьих ушей под лезвием. Нет, не Лопушок, это он сам, его кожа трещит, его плоть выворачивается под ножом. Гомеостаз.

— Этот человек у нас сейчас на столе, Миша, — холодно сказала женщина, — по одной простой причине — потому что он генетически и иммунологически почти идентичен реципиенту. Отторжение и дозировка иммунодепрессантов минимальная. Был бы ты такой везунчик — сам бы сейчас у меня под скальпелем лежал. Проверь-ка наркоз, что-то мне не нравится, как мышцы сокращаются. Хотя сложно представить, что ты такой же херовый анестезиолог, как хирург…

В ослепительно белой боли перед Саней открылась черная щель, он протиснулся в неё и полетел вниз, тут же забывая, оставляя услышанное наверху, на белом льду, потому что оно было невыносимо.

— Поправил, Марина, простите, — донеслось ему вслед. — А все же странно так, что в том же городе нашелся…

— Наверняка неизвестный кровный родственник, и близкий, — холод женского голоса гнался за Саней, хватал за ноги, как Гэндальфа — бич Балрога. — Бабушка потихоньку согрешила, или дед, или отец. Кровь мешается, колода тасуется…

Саня вдруг проснулся — приснится же такой ужас! Он лежал на площадке трамвая, тот шел ровно, мерно постукивая колесами. Тук-тук, тук-тук.

На сиденьи напротив сидели три совершенно одинаковых лысых мужика, сутулых, худых, голых. У одного черными нитками крест-накрест, грубо была зашита грудь, у второго — живот, у третьего, сидевшего, широко расставив ноги — пах, плоский, как у пупса.

— Водка, водка, огуречик, вот и спился человечек, — сказал первый мужик противным надтреснутым голосом.

— Да ладно, психологи утверждают, что пристрастие к алкоголю бывает от недостатка любви! — пожалел Саню второй.

— Я не пьян, — пробормотал Саня, поднимаясь. — Просто устал.

Проходя мимо мужиков, он увидел, что третий тоже хочет ему что-то сказать, но губы у него туго заштопаны, нитки впиваются в кожу, и он мучительно, напряженно моргает. Саня быстро отвернулся, прошел в начало вагона, сел к окну и стал смотреть на рассвет над городом. Трамвай шел быстро, ровно. Интересно, скоро ли конечная, где он узнает, куда же все это время добирался?

Тук-тук, тук-тук, дзынь-дзынь.

Солнце всходило над высокими домами, золотило серые стены, а на крыше одного из них стояла девочка, завернутая в мужскую куртку. Маленькие босые ноги не плавили смерзшийся снег. Девочка внимательно смотрела вслед трамваю.

В раскрытые окна лилась душистая майская ночь, вот-вот готовая обернуться утром. Сквозь канву тишины город продергивал ниточки звуков — мягко звенели ранние трамваи, приглушенно взрёвывали на реке моторки — ночные браконьеры уходили с охоты на последних недобитых еще осетров.

Олька села на диване, откинула одеяло. Хорошая у Маруси была квартира, большая, уютная, в новом доме у самой Волги. То тут то там попадались маленькие Санины вещички, как крошки, оброненные мальчиком Гензелем по пути в лесную чащу. Вот пуговица с его пиджака, его визитка с запиской «позв. Армену», зубная щетка, такая же, как у них дома. Сюда он приходил, когда врал, что наботы много навалилось, здесь смеялся и целовал Марусю. А потом возвращался домой, к Ольке, и тоже вроде был счастлив. Как так можно?

Олька прокралась на кухню за кофе. На шепот чайника вышла Маруся — под халатом живот казался огромным, как самовар.

— Завари мне мяты, — попросила она, неловко присаживаясь к столу.

— Классная квартира, — сказала Олька, доставая чашки. — И машина у тебя ничего. А не работаешь. Откуда дровишки?

— Дядя умер, оставил мне деньги и две квартиры в Питере. — Маруся будто рассказывала, как у нее зуб болит.

— Ну, это же хорошо? — осторожно уточнила Олька. — Хороший дядя? Самых честных правил?

Маруся поморщилась, долго молчала.

— Он меня… совращал с тринадцати лет, — наконец сказала она тихо. — А в двадцать я с крыши прыгнула. Только ноги сломала, повезло. Когда из дурки выписали — уехала из Питера и больше его не видела, на звонки не отвечала, знать ничего не знала. И… ни с кем не могла, никогда. Ну, до Сани…

Она мучительно покраснела, опустив глаза. Олька подумала — каково оно, жить без любви, долго, всю жизнь, не умея и не желая ни к кому приближаться?

— Плохой дядя, — сказала она. — Чтоб его на том свете черти… того… Чего ты там ему желаешь?

— Ничего, — покачала головой Маруся. — По-своему он меня любил. По-уродски. Пусть в мире покоится.

Она широко зевнула, привалилась головой к стене.

— Ты хоть поспала? — с неожиданной заботой спросила Олька.

— Немножко. Как глаза закрою — всё Саню вижу. Будто он ходит по ледяному городу, а вокруг чудовища, мертвецы, тоска сплошная. Снег… трамвай скоростной… — она говорила сонно, не открывая глаз. — Я ему кричу, а он не слышит, как за стеклом. А она, — Маруся положила на огромный живот тонкую руку, — она с ним говорить может. И со мной пытается, но я никак не пойму…

— А эта… экстрасенсорика. Она у вас семейная?

— Не знаю. — Маруся потянулась за мятным чаем. — Маму я не знала… Бабушка суровая была, говорила со мной мало. Ничего я не знаю, а всегда хотелось. В прошлом месяце рекламная акция была, я себе расшифровку генома заказала, и Саню попросила, интересно же. Как на гугле, только наши делают, и быстро — дня за три. Плюешь в трубочку и «десять процентов ваших предков погоняли скот в древней Монголии». И код можно загружать в разные программы, получать информацию — к каким лекарствам может быть непереносимость, родственников искать можно неизвестных, с кем совпадаешь… Ой!

Она села прямо, а живот у нее ходуном ходил, будто младенец ее пинал пяткой или локтем изо всех сил.

— Генетику сделал? — прищурилась Олька. — Где-то инфа лежит, с кем кто совпадает по геному? От кого можно… кровь переливать? И так далее?

— База данных защищена… — тихо сказала Маруся.

— Ты в мечте живешь? — спросила Олька сквозь зубы. — Кому надо, влезут. Даже Пентагону сайт ломали.

Она присела перед Марусей, положила на ее живот обе руки.

— Сане нужно дать нам знать, где он. Слышишь меня, девочка? Если еще не поздно…

Ребенок затих, перестал толкаться.

Трамвай резко затормозил, Санины зубы лязгнули, как стыки вагонов. Он с недоумением огляделся: встали посреди прогона, остановки нигде не было — какие-то низкие частные домики, металлические гаражи, сразу за ними разваленный на огромные конечности ржавый боевой робот. Снег подтаивал, от белизны и следа не осталось, был он теперь грязный, пористый и неприятный, как картинка «легкие курильщика». Вагон снова дернулся, но тут же встал. Двери заскрежетали — их взламывали снаружи, гнули черные створки, срывали с петель.