Альбина Нури - Город мертвецов

— Еще бы. До смерти забить собственного девятилетнего сына. Чтоб ему в аду гореть.

Инна Валерьевна смахнула слезу.

— Гарик такой хороший мальчик был. Просто не могу… — Она запнулась.

Тамара чувствовала то же, что и директриса.

Гарик Киселев много повидал в жизни. Он с родителями переехал сюда лет шесть назад. Мать продавщицей в киоске работала, отец был рабочим. Бил, пил — обычный сценарий. Киселева из травмпункта и милиции не вылезала, но каждый раз заявление забирала, мужа за решетку отправлять не хотела.

Примерно полгода назад женщина умерла, но виноват был не муж. Вернее, косвенная вина была, конечно. Подрались накануне, он ей почки опять отбил, но причиной смерти был инфаркт, так что в тюрьму он не сел.

Какое-то время после смерти жены Киселев ходил паинькой. Многие даже думали: исправила-таки горбатого могила супруги, за ум человек взялся. Но нет. Все пошло-поехало по-старому, только Гарику стало еще хуже: теперь он остался с отцом один на один.

— Как там Ева и Сева? — спросила Тамара.

Гарик Киселев был единственным, с кем дружили двойняшки Панкратовы. Тамара знала, что директриса постоянно общалась с этими детьми. Им повезло больше: мать смогла преодолеть кризис, пришла в себя и перестала обижать сына и дочь. Уже года два прошло с последнего инцидента.

По лицу Инны Валерьевны пробежала тень.

— Как они все это воспримут, как переживут смерть Гарика? Тем более после той истории.

— Тамара Олеговна! — директриса вдруг повысила голос. — Мне нужно поговорить с кем-то, и я подумала… Вы надежный здравомыслящий человек…

Тамара удивленно смотрела на начальницу, которая мялась и никак не могла закончить фразу.

— Ева и Сева — необычные дети. — Инна Валерьевна снова замолчала, а потом выпалила: — Я думаю, Киселев не врал, когда говорил, что это они сломали ему руку.

— Что? — недоверчиво улыбнулась Тамара.

В памяти всплыла фигура отца Гарика: мощный, вечно заросший до бровей мужичище ростом под два метра, с руками-бревнами и пивным пузом. Чтобы третьеклашки сломали такому руку? Он их по стене размажет, как букашек. Как размазал собственного сына.

— Знаете, почему мать их больше не бьет? Они выросли и научились защищаться. Панкратова не притрагивается к ним не потому, что у нее проснулась совесть, а потому, что больше не может этого сделать!

— С чего вы взяли?

— Я говорила с ней. У нее каша в голове по поводу детей. Она считает их бесами, кем-то вроде того. Боится их, вот и срывается иногда. Но потом срываться перестала, и Ева сказала мне… — Инна Валерьевна хотела сделать глоток из чашки, но увидела, что та пуста, повертела в руках и поставила обратно. — Они не умеют читать мысли, но могут угадать намерение по эмоциям, чувствам, которые испытывает человек. Поэтому способны остановить его, сказала Ева. Навязать свою волю. Раньше это удавалось не всегда, поэтому порой мать и поколачивала их с братом, но теперь они отточили свои умения.

— Звучит фантастично, но по телевизору сейчас и не такое показывают, — сказала Тамара. Верила этому или нет, она и сама не могла пока понять.

— Дети переживали за Гарика. Но сделать ничего не могли, они же не вместе жили. Но однажды, когда были у него дома и отец разозлился на Гарика и хотел дать оплеуху, они остановили его.

— Это вам тоже Ева сказала?

— И она, и Сева подтвердил. И Гарик. Он сказал, что рука отца вдруг сама собой сначала вытянулась, потом изогнулась под каким-то диким углом и сломалась в двух местах, как ветка дерева. Они все испугались и убежали. Киселеву, ясное дело, не поверил никто.

— Кроме вас.

— Когда ему сняли гипс, он и отомстил. Соседи слышали, как он орал что-то вроде «чего удумали», «я тебе покажу, как на отца натравливать». То есть Ева и Сева вроде бы подвели друга. Хотели помочь, а в результате стали причиной его смерти.

— Глупости! Виновник только один — и он, слава богу, в каталажке!

— Как вы думаете, что со всем этим делать? — Директриса беспомощно посмотрела на Тамару. — Они хорошие, добрые дети, никому не хотят причинять зла, боли. Не нападают, только защищаются. Но все же… Их способности пугают меня, что скрывать. Дети станут подростками, а подростки непредсказуемы, порой жестоки. Вы знаете, они в этом возрасте все максималисты и бунтари.

— Инна Валерьевна, это наверняка их выдумки! Победил же семерых Храбрый Портняжка, так и они: возомнили, будто побороли злодея, а на самом деле он и вправду спьяну свалился откуда-то.

Директриса вздохнула:

— Не думаю, что это так. Однажды я попросила их показать мне, что они могут сделать. Попросила запретить мне брать со стола папку.

— И что же?

— У меня ничего не вышло, как я ни пыталась. Руки словно приклеились к телу. Я не могла пошевелить ими, как ни старалась. Но главное, в голове было пусто, и это была такая странная пустота. Они полностью, хотя и на каких-то пять минут, подавили мою волю. Мне хотелось делать только то, что они велят, — ничего больше. Когда я пришла в себя, то очень испугалась. Это по-настоящему жутко, поверьте! Теперь я стала лучше понимать Зою Панкратову.

Тамара была потрясена, но старалась сдерживаться, чтобы не сболтнуть лишнего.

«Колдуны морочат. Под руку толкают. Шепчут дурное», — всплыли вдруг в памяти тети-Симины слова. А если и правда не Котя был виноват в том, что стал таким? Что-то изменило его, как меняло многих жителей Старых Полян. Но тогда, получается, вся жизнь сложилась не так, как могла бы, из-за нее, Тамары: надо было уехать, как отработала диплом, а не тащить за собой Котю в этот проклятый городишко, не застревать здесь. Когда ей захотелось уехать, стало уже слишком поздно: их затянуло в паутину.

— Я не хочу верить в такие вещи, — твердо сказала Тамара. — Просто не могу. Я математик, привыкла мыслить рационально. Это все самовнушение. Вы ожидали чего-то подобного, и ваш мозг выдал соответствующую реакцию. — Тамара встала и оправила строгую черную юбку. — Не переживайте, Инна Валерьевна. Произошла страшная трагедия, но мы ее переживем. Нам придется. Вы должны помочь Еве и Севе справиться. Дети доверяют вам, нужно их успокоить, убедить, что они не сделали ничего дурного. Это жуткая история, и закончилась она плохо, хуже некуда. Но закончилась. Нужно жить дальше.

Тамара твердым учительским голосом говорила правильные слова. Инна Валерьевна слушала, склонив голову, как послушная ученица. Но обе нутром чуяли, знали: ничего не закончилось. Все только набирает обороты.

Она словно вынырнула из бездонного омута, куда провалилась с головой, и теперь не могла отдышаться.

«Ева. Меня зовут Ева», — сказала она себе, и на этот раз имя не показалось чужим, незнакомым. Она понимала, что откликалась на него долгие годы, и приняла легко и естественно, удивляясь, как раньше могла считать своим другое имя.