Сьюзен Хилл - Саквояж с мотыльками. Истории о призраках [litres]

Но в этот вечер все мое внимание поглотили фотографии Клотен-Холла и статья о пожаре. Я думал о нем всю оставшуюся дорогу, и когда пришел домой, эта тема не шла у меня из головы. Я даже не стал включать свет. Просто сидел в кресле, перебирая в памяти давние события и позволив моему подсознанию выдавать мелкие подробности и обрывки воспоминаний, поднимавшиеся наверх, будто пузырьки к поверхности воды.

Дома у меня газет не было, но, когда я включил телевизор, чтобы посмотреть новости, показывали Клотен-Холл: обугленный, почерневший и до сих пор немного дымившийся. Я выключил звук. Не хотел, чтобы какой-нибудь репортер рассказывал мне о пожаре или, еще хуже, излагал краткую историю этого места. Не желал видеть чье-то преувеличенно серьезное лицо. Откуда репортерам знать, что для меня значил Клотен-Холл? Да и какое им до этого дело?

Клотен-Холл.

Тем вечером я не ужинал. А когда укладывался спать, понимал, что долго не усну. Выключив свет, я лежал на спине и смотрел на янтарное сияние уличного фонаря, оно заливало платяной шкаф, стеганое одеяло на кровати и стену за ней, луч падал на мое лицо и руки. Он напоминал мне отсвет гаснущего пламени пожара.

Я задавался множеством вопросов. Но осознавал: только один из них имеет значение, однако вряд ли я когда-нибудь найду на него ответ.

Был ли он там? Поглотил ли его огонь вместе с дубом и вязом, витиеватой лепниной, великолепной сводчатой Большой галереей, потайной лестницей? Или он давно покинул дом – возможно, потому, что после меня больше никого не сумел найти?

Я забылся сном, и мне снился треск и языки огня. Пахло дымом и едкой гарью. Я увидел его, он стоял в Большой галерее. Потом сидел на моей кровати, потом лежал на полу рядом с ней, бледный и хрупкий, по его лицу катились слезы.

Я дал ему руку, и в моем сне он улыбнулся, вышел из огня и с улыбкой потянулся к моей руке. Он улыбался.

– Миссис Миллс?

Мальчик по имени Тоби Гарретт тихо вынырнул из теней коридора. Тоби худой, как стебелек, в глазах тревога.

– Странный мальчик, – часто говорил директор.

– Несчастный мальчик.

– С чего вы взяли?

Но она не хотела углубляться в эту тему, боясь показаться сентиментальной фантазеркой: Ройс этого не одобрял.

Да, мальчик и впрямь несчастный.

– Здравствуй, Тоби.

– Миссис Миллс… – Не поднимая головы, он носком ботинка обводил узор плитки на полу.

– Тебя что-то беспокоит?

– Мне здесь нравится. – (Она ждала продолжения.) – Можно я останусь?

Она удивилась этому вопросу. Насколько ей было известно, о том, чтобы Тоби покинул Хестерли, разговоров не велось.

– Можно я буду жить здесь на полном пансионе? Пожалуйста. Я заселюсь сегодня же, прямо сейчас.

Лицо Тоби сморщилось.

– Тоби, у меня занятия. Давай поговорим после уроков в Комнате тишины.

– Пожалуйста, разрешите мне сразу. Хочу переехать сейчас.

– Нет. Встретимся в четыре часа, договорились?

В лице мальчика было столько отчаяния и мольбы, что миссис Миллс не выдержала и отвернулась.

Он уже ждал ее у двери в Комнату тишины, переступая с одной ноги на другую. Тело напряжено, будто натянутая струна.

– Вы спрашивали? Мне разрешили остаться?

– Это не мне решать, Тоби. Вернее, не только мне. Потребуется согласие твоих родителей, и…

– Они согласятся, точно согласятся. Я вас очень прошу.

– Отчего такая срочность?

За этим последовала история о бурных скандалах и ярости, царящей в его доме, о криках и ударах кулаком о стену, о швырянии тяжелых предметов, о реках слез и окровавленном лице матери. Об угрожающем рокоте ярости отца.

– Здесь мне будет спокойно, – сказал мальчик.

– Послушай меня внимательно, Тоби. Посмотри мне в глаза и, пожалуйста, скажи правду. Твой отец или кто-нибудь другой бьет тебя?

Мальчик покачал головой:

– Они меня не замечают.

Развод – обычное дело, и среди родителей учеников этой школы в том числе. Но домашнее насилие – явление гораздо более редкое. Измены, скука, даже пьянство – всем этим никого не удивишь, но чтобы мать избивали на глазах у тринадцатилетнего сына?..

– Они согласятся.

Так и вышло.

Не прошло и недели, а Тоби уже нашли место, потом перевезли его вещи. Никого не интересовало, когда мальчик вернется домой.

Что он будет делать на Рождество?

– Поедет к моему брату, – сказал отец. – У него сыновья того же возраста. Или к тете.

– Можно я останусь здесь на Рождество?

Мальчик аккуратно складывал пижаму – штанины точно одна к другой, край выровнен четко параллельно краю подушки.

Общежитие «Кемпион». Воспитатели – Грэм и Мел Тейлор. Обстановка непринужденная и уютная. Теперь огромных общих спален больше нет, в одной комнате живут четыре-шесть мальчиков. У каждого пуховое одеяло. Над кроватью достаточно места для двух небольших постеров. Шкафчики. Фотографии. Родители. Братья и сестры. Собаки. Мишки. Конструктор «Лего».

У Тоби Гарретта фотографий не было.

– Тоби, хочешь, я принесу тебе постер? Пусть повисит, пока из дома не пришлют твои вещи.

– Нет, спасибо.

Но у него был атлас и блокнот, где он рисовал страны, которые придумывал сам. А во втором блокноте Тоби составлял списки – всего подряд. Он знал двух своих соседей по спальне. Они встретили его приветливо, но особого внимания на него не обращали. Кровать рядом с Тоби пустовала.

Он спал глубоко и беззвучно. Люк Бичем бормотал во сне, Дэвид О’Хара вертелся с боку на бок, а Тоби лежал без движения. Здесь ему было спокойно. Это ощущение покоя оказалось для него в новинку, и он ему доверял.

– Кто спал на четвертой кровати?

– Джек Мёрдок. Он уехал. Кажется, его семья сейчас в Африке.

– Скоро еще кого-нибудь подселят, – заметил О’Хара. – Школе нужны деньги.

Этот кто-то появился три дня спустя. Его звали Андреас.

– Ты откуда?

– Не знаю.

Другие двое покатились со смеху.

– Сам не знает, откуда взялся!

Подталкивая друг друга локтями, они хохотали нарочито громко.

– Отстаньте от него. Он просто забыл.

Дэвид О’Хара округлил глаза, Люк их закатил.

– Тоби тебе скажет, откуда ты. У него полно карт. Они ему нравятся. Обожает их. Любит, как родные.

Тут мальчишки плюхнулись на пол ногами кверху и принялись с визгом кататься по нему.

Тоби повернулся к новенькому, сидевшему на соседней кровати.

– Ничего страшного, что ты не знаешь.

Андреас теребил шов покрывала.

– К тебе там хорошо относились?

– Довольно хорошо.

– Долго ты там пробыл?

– Не знаю. Какое-то время. Казалось, что долго.

Вдруг лицо новенького застыло, будто разумом и душой он перенесся куда-то далеко, подумал Тоби, а на кровати осталось одно тело.

С того первого вечера мальчики стали неразлучны и все время играли во всякие игры, хотя и учились в разных классах. Они вежливо отделились от остальных и не общались ни с кем, кроме друг друга. Сдвинув стулья, они молча корпели над уроками, и в столовой ели точно так же. Если Тоби не нравилось приготовленное мясо, он отдавал его Андреасу. Андреас не пил молока и не ел молочных пудингов. Он пододвигал свою тарелку Тоби, и тот съедал обе порции – и свою, и друга. Они вместе гуляли, сидели на солнце, прислонившись к стене библиотеки и читали или срывали травинки и задумчиво жевали их. Андреас плавал как рыба. Тоби боялся воды. Но через месяц он преодолел свой страх. Тоби учился у терпеливого Андреаса держаться на воде, повторяя за ним все движения. Потом Андреас стремительно и грациозно проносился через пруд, разворачивался под водой и плыл обратно впереди всех. Тоби наблюдал за ним без улыбки, но не скрывал ни восхищения, ни гордости: и то и другое отражалось у него на лице.