Стефани Майер - Солнце полуночи [litres]

Я нахмурился. Чего хочет Белла и что будет лучше для Беллы – совершенно разные вещи.

Пока я парковал машину на дорожке у дома Беллы, мне стало не по себе. Человеческая поговорка гласит, что утром многое выглядит иначе и отношение к проблемам меняется, если отложить его до утра, – как говорится, «утро вечера мудренее». Покажусь ли я Белле другим в слабом свете туманного дня? Более или менее зловещим, чем в ночной темноте? А вдруг она, пока спала, наконец осознала истину? И все-таки перепугалась?

Но прошлой ночью ее сны были мирными. Раз за разом повторяя мое имя, она улыбалась. И несколько раз невнятно просила меня остаться. Неужели сегодня все это уже ничего не значит?

Я нервничал, ждал, прислушивался к звукам, доносящимся из дома, – к быстрым спотыкающимся шагам по лестнице, резкому треску вскрытой упаковки из фольги, к дребезжанию содержимого холодильника после хлопка дверцы. Судя по этим шумам, она спешила. Рвалась в школу? Эта мысль вызвала у меня улыбку и снова обнадежила.

Я взглянул на часы. И предположил – приняв во внимание предельную скорость, на которую способна ее колымага, – что она и впрямь слегка опаздывает.

Белла вылетела из дома с сумкой, соскальзывающей с плеча, и волосами, кое-как собранными в пучок, уже съехавший ей на затылок. Тепла толстого зеленого свитера не хватало, чтобы согреть ее в промозглом тумане, она зябко сутулила узкие плечи.

Длинный свитер был ей слишком велик и смотрелся неприглядно. Он скрадывал ее стройную фигуру, делал бесформенными ее изящные изгибы и мягкие очертания. Я прекрасно понимал его назначение и так же сильно жалел, что она не надела что-нибудь вроде мягкой синей блузки, как прошлым вечером. Ткань так соблазнительно облегала ее тело, низкий вырез открывал завораживающие контуры ее ключиц, расходящихся от впадины у основания шеи. Синий цвет напоминал воду, струящуюся по ее тонкому телу.

Но лучше было бы – принципиально важнее – как можно реже думать о ее фигуре, поэтому я поблагодарил судьбу за этот невзрачный свитер. Я не мог позволить себе ошибаться, и было бы вопиющей ошибкой задерживаться мыслями на непривычном чувстве голода, которое всякий раз шевелилось во мне при виде ее губ… ее кожи… ее тела… Голода, который ускользал от меня на протяжении сотни лет. И уж совсем непозволительно было думать о прикосновениях к ней, потому что они немыслимы.

Я бы ее сломал.

Белла повернулась от двери дома так порывисто, что чуть не пробежала мимо моей машины, не заметив ее.

Но вдруг резко затормозила, сведя колени, как испуганный жеребенок. Сумка съехала ниже по руке, глаза широко раскрылись, она уставилась на машину.

Я вышел, не утруждая себя передвижением с человеческой скоростью, и распахнул перед Беллой пассажирскую дверцу. Больше я не стану даже пытаться обманывать ее – я буду самим собой, по крайней мере, пока мы вдвоем.

Она перевела взгляд на меня и снова испуганно вздрогнула: я словно материализовался из тумана. А потом удивление в ее глазах сменилось другим выражением, и я перестал бояться – или надеяться, – что за ночь ее чувства ко мне изменились. Тепло, радостное изумление, восхищение – все было в прозрачных глубинах этих глаз.

– Поедем сегодня вместе? – спросил я. В отличие от вчерашнего ужина я дам ей возможность выбирать. Отныне у нее всегда должен быть выбор.

– Да, спасибо, – отозвалась она, без колебаний садясь ко мне в машину.

Перестану ли я когда-нибудь ликовать при мысли, что это мне, а не кому-нибудь другому, она отвечает «да»?

Я в мгновение ока обежал вокруг машины, спеша сесть рядом с ней. Ее ничуть не шокировало мое внезапное исчезновение и появление.

Счастье, которым я полнился, сидя рядом с ней, было не сравнимо ни с чем. Как бы я ни радовался любви и товариществу в моей семье, я никогда еще не был так счастлив, несмотря на все развлечения моего мира, на его возможности отвлечься. Даже понимая, что это неправильно, что ничем хорошим это не кончится, я не мог прогнать с лица улыбку все время, пока мы были вместе.

Свою куртку я повесил на подголовник ее сиденья. И увидел, как она разглядывает ее.

– Привез тебе куртку, – сказал я. Таков был мой предлог, если бы он понадобился мне, чтобы явиться к ней без приглашения сегодня утром. Было холодно. Она осталась без куртки. Вполне допустимый рыцарский поступок. – Не хватало тебе еще заболеть.

– Я не такая неженка, – возразила она, глядя мне в грудь, а не в лицо, будто не решаясь встретиться со мной взглядом. Но куртку она надела еще до того, как мне пришлось прибегнуть к уговорам.

– Да ну? – еле слышно откликнулся я.

Я прибавил скорость, направляясь к школе, Белла смотрела на дорогу. Вытерпеть удалось всего несколько секунд молчания: я должен был узнать, какие мысли занимают ее сегодня утром. Слишком многое изменилось между нами с тех пор, как солнце взошло в прошлый раз.

– Сегодня двадцати вопросов подряд не будет? – спросил я, опять настраиваясь действовать мягко.

Она улыбнулась, видимо, обрадованная, что я завел этот разговор.

– Тебе не нравятся мои вопросы?

– Не столько вопросы, сколько твоя реакция, – честно ответил я, улыбаясь.

Уголки ее губ опустились.

– Плохо реагирую?

– Нет, в том-то и дело. Ты все воспринимаешь так спокойно, что это выглядит неестественно. – До сих пор ни единого испуганного визга. Как такое возможно? – Я теряюсь в догадках, не представляя, о чем ты на самом деле думаешь.

И конечно, в догадках я терялся, что бы она ни делала – или не делала.

– Что думаю, то и говорю.

– С поправками.

Она опять прикусила губу. Кажется, сама она этого не замечала – просто бессознательно реагировала на напряжение.

– Незначительными.

Этих слов хватило, чтобы пробудить во мне любопытство. Что она намеренно утаивает от меня?

– Достаточными, чтобы свести меня с ума, – возразил я.

Она помедлила, потом сообщила шепотом:

– Кое-что тебе лучше не знать.

Мне пришлось задуматься, пробежаться по всему нашему вчерашнему разговору, перебрать одно слово за другим, чтобы найти связь. Возможно, сосредоточенность понадобилась, потому что я представить себе не мог, чтобы не пожелал слушать хоть что-нибудь, чем она хотела со мной поделиться. А потом – потому что говорила она тем же тоном, что и вчера вечером, и слышалась та же внезапная боль, – я вспомнил. В какой-то момент я просил ее не говорить о том, что она думает. « Не смей так говорить », – почти рявкнул я. Из-за меня она плакала…

Значит, вот что она скрывала? Глубину своих чувств ко мне? Что чудовище во мне не имеет значения для нее и что она считает, что менять мнение ей уже поздно?

Я был не в силах заговорить, потому что радость и боль вспыхнули так остро, что я не смог бы выразить их словами, и противоречие между ними было слишком острым для вразумительного ответа. В машине воцарилась тишина, слышался только ровный ритм сердца и легких Беллы.