Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Спрашивая каждого встречного, гетера нашла Юнию и протянула письмо от отца. Та в первую минуту подумала, будто Варрес хотел бы сдаться Мартеллу и просит ее помощи, посредничества.

– Уже поздно, – сказала молодая женщина, подняв голову и указывая рукой на мост, куда уже выдвигались когорты.

– Прочитайте, – взмолилась вольноотпущенница, стараясь выглядеть, как можно более жалко. – Ваш отец очень просил.

– Даже если я прочту, – строго сказала Юния. – Что это изменит? Битва вот-вот начнется. Я не поеду к проконсулу мешаться под руку и останавливать схватку.

– Даже ради своего отца?

– Тем более ради отца.

Прищурившись, Юния рассматривала лицо посланной женщины и вдруг ахнула. «Вокруг вас такая толчея!» – мысленно сказала она командующему, потому что узнала Лию Кальпурнию.

Когда-то, еще девочкой, мать водила ее на Палатин. Мимо пронесли раззолоченные носилки вольноотпущенницы.

– Смотри, гетера проконсула, – понизив голос, сообщила почтенная матрона. – Что хочет, то и делает. Вчерашняя рабыня, а позволяет себе теснить жен патрициев.

Юния навсегда запомнила это прекрасное лицо: высокие скулы, тонкий нос с горбинкой и брови-чайки. Гордая и довольная собой.

– Продажная шлюха, – свистящим шепотом выдохнула мать. – Как его жена это только терпит!

«А как терпишь ты?» – Именно тогда Юния впервые возмутилась семейным ханжеством. – «Когда я выйду замуж, муж будет только мой».

– Хотя бы прочтите письмо, – изнывала Лия Кальпурния в надежде, что Юния опустит глаза, и ей удастся незаметно достать нож.

– Зачем? – жена легата, не сводила с нее взгляда. – Убирайся, откуда пришла. Думаешь, я не вижу, что у тебя на уме? Сейчас крикну стражу, тебя схватят и казнят.

Гостья в ужасе подалась назад.

– Откуда…

– Убирайся.

Юния не стала даже следить за вольноотпущенницей. После всего, что произошло между нею и проконсулом, остальное было неважно. К ней пришла великая ясность – она просто знала, что произойдет в следующий момент. Считывала людей: вот эта, например, пришла ее убить. Но не отваживается.

Гетера сделала шаг назад, попятилась, повернулась и побежала прочь. Столла хлестала ее по ногам, и Юния видела лезвие, привязанное к правой лодыжке ремешками от сандалий.

Авл тоже уже ничего не хотел. Устал.

Покусал травинку, сплюнул и вслед за войсками пустил коня на мост. Стоявшие на противоположном берегу верные Сенату легионы попятились. Или просто было некому ими командовать. Даже центурионы в армии Мартелла это уже видели. Что говорить о трибунах, тем более о легатах? Они скорее шли разоружать своих вчерашних товарищей, чем сражаться с ними.

Максенций Варрес и несколько оставшихся у него офицеров попытались понукать своих людей. Не тут-то было. Легионеры стеснились на берегу. По приказу диктатора часть из них попыталась перекрыть мост и встала там, переминаясь с ноги на ногу.

Одного резкого движения первой когорты врага было достаточно, чтобы они, сминая друг друга, побежали. Бросали мечи, копья, квадратные щиты, усеяли ими весь Мульвийский берег за мостом на подходах к городу.

Позднее оставшиеся в живых – а беглецов особо не преследовали, сами друг друга передавят, – в один голос утверждали, будто их обуял необъяснимый ужас. Страх шел от войск Мартелла, от их щитов с начертанием. Казалось, что голубое ясное небо вдруг набрякло, точно прогнулось изнутри, норовя лопнуть. Его крест-накрест пересекли две широченные белые полосы, походившие на шрам, края которого вот-вот разойдутся. Шрам на щеке Мартелла.

Рана вскрылась. Оттуда на землю посыпались бесплотные невидимые существа с такими же щитами, как у легионеров на земле, с обнаженными мечами и склоненными копьями. Страшный Суд для тех, кто смеет им противиться.

Паника охватила воинов Максенция, которые и без того не горели желанием сражаться. Они бежали, сбивая друг друга, валя под ноги и топча собственных товарищей. Проконсул увидел, как Варрес попытался остановить солдат. Бесполезно. Обезумевший от страха знаменосец замахнулся на командующего древком от аквиллы, сшиб с ног и исчез в толпе.

Диктатор оказался буквально под калигами трусов, которые неслись к воротам Вечного Города, не обращая внимания на то, что топчут алый плащ командующего и уже давно не замечают его самого.

Все, на что Максенцию Варресу достало сил, – это выползти к перилам моста и перетянуть свое истоптанное искалеченное тело за край. Если бы Юния видела его в этот миг, то, забыв все, бросилась бы отцу на помощь, чтобы тоже быть растоптанной. «К счастью, – решил проконсул, – она этого не видит». И тут же пришла мысль: «А ко мне бы побежала?» Конечно, побежала бы. Зачем сомневаться?

Голова Максенция несколько раз мелькнула над водой и скрылась.

Цыцера до последних минут оставался в своих носилках на городской стене, откуда думал наблюдать за битвой. Но увидев, что и битвы-то никакой нет, приказал рабам нести его вниз и спешно направляться домой. Из города следовало бежать, и как можно скорее. Как сделала Папея. Почему высокомерное упрямство не заставило его поступить так же в тот день, когда казнили Эмилия Плавта?

Бегущие солдаты, смешавшиеся с городской толпой, создавали на улицах такой водоворот, что носилки просто не могли пробраться. Уже у многих знатных господ они не раз опрокидывались, и ехавшим в них префектам с эдилами приходилось выскакивать, подхватывать края тог, неуклюже перебегать с камня мостовой на камень.

Цыцеру немилосердно теснили с разных сторон, а когда толчея стала нестерпимой, беспардонно выкинули из носилок. Никто его не узнавал, никто не уступал дорогу. Сама легкая деревянная конструкция с балдахином, давно брошенная носильщиками на произвол судьбы, была смята и затрещала, ломаемая толпой.

Цыцера испугался. Сограждане, о которых он так ратовал в Сенате, наступали ему на тогу и пинали ногами. Они стеснились под аркой акведука, как в длинной галерее. Их было слишком много. Двигались шаг в шаг. В какой-то момент движение прекратилось, и на оратора наперли чьи-то спины и животы. Он закричал, но впервые в жизни голос изменил ему. Надо было подпрыгнуть, тогда, при большой удаче, толпа понесла бы его, сжатого со всех сторон, как зерно в давильне.

Кто-то наступил ритору на развязавшуюся сандалию, а стряхнуть ее с ноги у Цыцеры просто не было возможности. Его потянуло вниз, и последнее, что сенатор увидел, прежде чем кто-то железной калигой въехал ему по затылку, лишив сознания, были каменные плиты мостовой с выбитой гордой надписью: «Народ и Сенат Вечного Города».

Лия Кальпурния сама не знала, как далеко забежала. Она стояла среди повозок. Одна. Растерянная. Даже без письма Варреса, которое само по себе способно было объяснить ее появление здесь, – гетера-парламентер, никак не меньше!