Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи [litres]

– В стародавние времена, в далекой стране, – начинает мистер Макомиш, и Гил не верит своим ушам, ведь это вступление, достойное древнего барда, к рассказу, в котором наверняка не будет ничего героического, – мой народ, мои предки – да, я называю их предками, с какой стати предки могут быть только у знатных господ? почему у людей вроде меня отбирают право на прошлое? – мои предки жили в Шотландии, на самом севере западного края. Они были фермеры. В Шотландии таких зовут крофтерами, и многие из них были также и пастухами. Надо думать, с тех самых пор, как воды потопа отступили на глазах у Ноя. Но по какой-то треклятой закавыке закона, которую никому было толком не понять, всю землю забрал местный богач – как ты думаешь, зачем? Чтобы превратить в пустоши, где будут пастись его овцы, вот зачем. Это случилось, как раз когда Канаде нужны были поселенцы. Сто пятьдесят лет назад, а может, и больше. Наверно, больше, потому что я точно не знаю. И вот местный богач услышал призыв еще более важного человека – то был лорд Селькирк, который очень любезно помогал людям бросить фермы и перебраться в Новый Свет, где землю раздавали любому, кто захочет. И они поехали. Набились битком в корабль.

Я вижу крофтеров и пастухов с узлами – их шлюпками перевозят на корабль, и он в самом деле совсем небольшой. Они одеты в домотканое, и кожа у них цвета земли. Словно сама почва Шотландии перебирается в Новый Свет. Дети розовощеки, но лица их отцов и матерей землисты, отмечены печатью тяжкого труда. Их одежда – вовсе не живописные наряды горцев. Ни одного килта. Но я вижу синие чепцы, и плащи у них в самом деле из шотландки, но не клановых цветов – те появились позже, – а в темно-коричневую и черно-серую клетку. Эти люди мрачны, темны и узловаты, как их собственная земля.

Мне показывают и еще кое-что. Эта сцена разворачивается под крышей – несомненно, в обиталище здешнего помещика, хоть и оно выглядит весьма убого. Вот он, помещик, сидит по одну сторону стола, а по другую – человек, по виду похожий на законника, а по речи – англичанин. Помещик подписывает бумагу – заметно, что он не очень уверенно владеет пером, – и законник подталкивает к нему мешочек, который при этом звякает. Я знаю, что в нем – по гинее за каждого крофтера, которого помещик лаской или угрозами заманил на судно; и по гинее за каждую женщину. За детей – ничего, они не в счет. Денег в мешке много больше, чем на тридцать сиклей серебра, но помещику, хоть он и набожен, не приходит в голову, что это цена предательства. Монеты золотые, и они – его награда за то, что он помогает своей стране населить новые земли на западе.

– Гил, ты хоть примерно представляешь себе, куда везли этих несчастных бедняг? В ужасное место, болота к северу от озера Сент-Клэр. Поселение назвали Болдун, по имению графа Селькирка в Шотландии. Поселенцам предложили – весьма любезно – основать там фермы. Но что можно было бы выращивать на тех фермах? Точно не овец, разве что овцы отрастили бы перепонки меж пальцев и научились питаться камышом и осокой, острой, как ножи. А холод! В Шотландии холод такой, словно тебя с головы до ног обложили компрессом из холодного льняного масла; но здешняя стужа – словно твое тело, каждую четверть дюйма, полосуют острыми бритвами.

И впрямь, на экране появляются те неприветливые места, и даже мою призрачную плоть пронзает сырой холод.

– Но кое в ком из шотландцев сидел черт. Они увидели, что половина приехавших умерла в первую же зиму от голода и холода и даже от чахотки, но главное – от беспросветности и от изгнания. И они решили выбираться оттуда. Даже в этой Богом проклятой стране, думали они, должно найтись что-нибудь получше Болдуна. И вот, когда наступила весна, они пошли – пешком пошли, понимаешь, – на юго-восток. Они даже не знали, что такое юг, кроме того, что туда указывает стрелка компаса. Они не знали, что там на юге, только предполагали, что там более подходящие места для овец, чем Болдун. И они шли и шли, и мужчины несли тюки по сто пятьдесят фунтов, а женщины – малых детей, что пока не могли идти сами, и питались они в пути бог знает чем – овсянкой, наверно, да еще подвернувшимися корешками, если те были не горькие. И те, кто не умер в пути, дошли. И мой прадед дошел, и этот рассказ я слышал от него. Очень, очень часто… Ты знаешь, Гил, сколько они прошли? Не знаешь, и я не знал, но там пятьсот миль как один вершок – по прямой, как птица летит, а ведь они были не птицы. Ты думаешь, они делали по двадцать пять миль в день – в необитаемых землях, как-то перебираясь через реки? И твари, каких они сроду не видели, выходили из подлеска и смотрели на них. Индейцы наверняка тоже, и, скорее всего, они принимали индейцев за врагов, хоть те, наверно, и не были их врагами. Индейцы любят проказничать и наверняка сыграли над ними кое-какие шутки. Но те, в ком сидел черт, дошли. И мои черти дошли сюда, в здешние места. И стали трудиться. Как они трудились! Но для них это был рай, ведь каждая семья получила свой надел, как тогда это называли. Бесплатно и безо всяких обязательств. Отсюда никакой помещик не мог их согнать по своей прихоти. И они поработали на земле, а потом мои дед с бабкой открыли таверну, и бабка занималась таверной, а дед возделывал землю. Тяжкий, тяжкий труд, но для них это было счастье – после ужасов Болдуна… И в этой таверне, Гил, я играл еще совсем мальцом, а у бабки была грифельная доска, на которой она подбивала счет для посетителей, и по этой доске я выучился считать, и это далось мне так легко, что с тех пор я почти всю жизнь зарабатывал счетом. Я считал ловчей самого черта. По счетам часто расплачивались натуральным товаром, и надо было хорошо знать, что сколько стоит.

Я вижу таверну и унылую комнатушку в ней – это бар. Стены уставлены шкафами, и маленький Уильям, каким он тогда был, играет среди них – ползает от шкафа к шкафу, чтобы посчитать, какое расстояние можно покрыть от одной стены до другой, не врезавшись в ящик со спиртным. Ящиков немного – виски и ром хранятся в бочонках за стойкой бара, и из этих бочонков бабушка – она держит посетителей в строгости, не допуская ни похабных баек, ни брани, – наливает щедрой меркой по пенни за стаканчик. Поскольку закупают виски по двадцать пять центов галлон, такая торговля весьма прибыльна. На столах стоят кувшины с родниковой водой, но мало кто из посетителей разбавляет свою выпивку. Спиртное неплохое в своем роде, но не такое, как мы пьем сейчас, – этому виски придают цвет и вкус щедрой добавкой табачного листа и соли. Есть таверны, где непорядочные хозяева добавляют еще и чуток опия, но миссис Макомиш такого не потерпит. Таверна Макомишей считается приличным местом. Но и в приличной таверне пьют много виски, ибо здешняя клиентура – фермеры, которые могли бы и щелок пить без особого вреда для себя, и путники, прибывающие в неудобных дилижансах, до того тряских, что все косточки себе пересчитаешь. Всем этим людям нужно крепкое питье, чтобы согреться. Но пьяниц отсюда гонят, и миссис Макомиш припечатывает их вдогонку словами Писания: «Вино глумливо, сикера – буйна» [19] Притч. 20: 1. . Конечно, к виски это не относится. Капля виски после целого дня тяжелой работы нужна мужчине для утешения, но пьяниц, заливающих глаза, тут не терпят.