Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи [litres]

Монтажная склейка (видите, я уже поднабрался жаргона киношников) – и мы видим молодого мужчину, который с некоторым усилием пробивается зимней ночью против ветра по городской улице, где большие добротные дома стоят бок о бок с одноэтажными лачугами, скромными и на вид холодными, отделанными комковатой штукатуркой, напоминающей помет огромных птиц. Мы явно находимся в «хорошем районе», хоть и не таком хорошем, как квартал за рекой, который граничит с городом и определяет его. Сейчас, в конце девятнадцатого века, этот город кое на что претендует, но пока не вполне достиг желанной цели. Ветер не настолько силен, чтобы молодому человеку приходилось так напрягаться. Я знаю: он шагает неуверенно, потому что предстоящая сцена ему неприятна. Но он должен достичь цели, иначе не сможет явиться к тем, кто его сюда послал.

Путник останавливается перед домом с подковообразным окном. Он пришел куда надо. Он подходит к парадной двери, находящейся сбоку, поднимается на крыльцо и принимается крутить ручку звонка. Слышно, как лязг металла отдается эхом в – судя по звуку, пустом – доме. Пришедший звонит, пока не убеждается, что звонить бесполезно, потом стучит, опять и опять, и наконец принимается что есть сил колотить в темную дверь. Но ответа нет.

Решительно, хоть и с явно несчастным видом, молодой человек бредет по глубокому снегу к подковообразному окну. Он приставляет ладонь козырьком к глазам и заглядывает внутрь. Там только чернота. Внезапно – я подскакиваю и знаю, что режиссер, кто бы он ни был, рассчитывал именно на такой эффект. Лицо молодого человека почти прижато к окну, и вдруг по ту сторону стекла, носом к носу, возникает другое лицо. Пугающее – оно обрамлено прямыми темными волосами; запавшие глаза смотрят дико, над клочковатой бородой торчит крючковатый нос. Я знаком с классикой кинематографии; человек в окне так похож на актера Николая Черкасова в «Иване Грозном», что я начинаю гадать: может, где-то что-то перепуталось и фильмы смешались? Должен ли он быть страшным? Еще в окне едва виднеется рука, в которой поблескивает нож для разделки мяса. Молодой человек напуган до потери рассудка, но не отступает; впервые с самого начала фильма мы слышим человеческий голос – его голос:

– Мистер Макомиш! Мистер Макомиш, это я, Гил! Ваш зять. Впустите меня! Мне нужно с вами поговорить.

Лицо продолжает сверлить его взглядом, но понемногу в окне проступает и вторая рука, и она манит к себе; первая, с зажатым в ней ножом, указывает в сторону входной двери. Молодой человек, потрясенный, но полный решимости, бредет по снегу назад. Чуть погодя дверь открывается, и теперь мы можем разглядеть владельца лица, а также ножа полностью. На нем ночная сорочка, а поверх нее – длинный поношенный коричневый халат. Большие костлявые ступни босы.

– Тебя женщины послали, я так понимаю, – говорит Макомиш, позволяя Гилу следовать за собой вглубь темного дома, в гостиную, неровно освещенную пятнами лунного света.

Здесь тоже холодно, но это не пронизывающий ветром холод, как на улице, а душный, неподвижный, пахнущий мышами. Мебели в гостиной нет, ни единой щепки, но Макомиш исчезает в глубинах дома и чуть погодя возвращается с двумя кухонными стульями. Еще одно путешествие в темноту, и он приносит фотогенную лампу и ставит на пол. Жестом приглашает гостя садиться.

– Ну?

– Надеюсь, вы понимаете, что я пришел как нейтральное лицо, а не как человек, желающий занять позицию одной из сторон, – произносит гость. – Но необходимы некоторые формальности, и миссис Макомиш и девочки попросили меня поговорить с вами; нужно подписать кое-какие документы, чтобы все оформить по закону. Поскольку я единственный мужчина в семье, кроме вас.

– Да неужели? – отвечает мистер Макомиш. – А куда делся целый клан голландских дядюшек и братьев? Что, все вдруг умерли? Ты, всего лишь зять, единственный мужчина в семье?

– Я думаю, они имели в виду ближайших родственников. Вашу семью. – И молодой человек осекается, поняв, насколько нетактично выразился.

– Мужчина в моей семье. – Мистер Макомиш неприятно улыбается. – Единственный оставшийся мужчина – так они сказали?

– Ну, что-то вроде, – отвечает молодой человек.

– Ты ведь знаешь, что я никогда не считал тебя членом семьи, – говорит мистер Макомиш. – Я так и не признал тебя родней.

– Но я ведь женился на Мальвине. Я думал…

– Ну конечно, ты думал. Но не все так просто. Я никогда не считал тебя ровней кому-то из моих дочерей. Вы вроде как убегом обвенчались. Скажешь, нет?

– Мистер Макомиш, мне бы очень хотелось, чтобы вы положили этот нож.

– Тебе бы хотелось? Что ж, малыш, я его положу. Ты думал, я что собираюсь с ним делать? Я просто строгал щепу на растопку, когда услышал, как ты крадешься вокруг дома. Ты ведь знаешь, я могу просто чудеса творить ножом. Или не знаешь? Для растопки я строгаю кедровую палочку, пока стружка не становится как перышко – прелестные кудряшки, все в точности одинаковой длины и ширины. В точности. Но если мой нож тебя пугает, я его положу вот сюда, на пол, видишь? Удобно будет, если он мне вдруг для чего-нибудь понадобится.

– Спасибо.

– Не стоит благодарности. Абсолютно. Не нужно меня благодарить. Ни на йоту. Но я вижу, что у тебя появились всякие мысли из-за этого ножа. Правда?

– О нет, нисколько.

– Гил, не ври мне. Она сказала тебе, что я гонялся за ней с этим ножом. Сказала ведь? А сказала, как сама кудахтала и визжала, зовя старуху-сестру и умоляя, чтобы я пощадил ее линялую шкуру? Я знаю, она это пропустила, когда тебе все рассказывала.

– Я бы не хотел вдаваться в такие подробности, мистер Макомиш. Я хочу быть нейтральным, насколько возможно. Я пришел только попросить вас, чтобы вы подписали кое-какие бумаги. Это все, что мне нужно.

– И ты думал, это будет легко, а? Поймать старика в перерыве между приступами буйства и заставить его кое-что подписать. Знаешь, Гил, ты простачина. Все вы, приезжие из Старого Света, простаки. Потому я и не хотел, чтобы ты женился на Ви́не. Единственный мужчина в семье! Какая чушь! У Вирджи целая армия братцев-голландцев, так почему никто из них не пришел? А? Потому что они струсили, вот почему. И пришлось тебе идти. Я всегда презирал вас, выходцев из Старого Света. Зазнайки, всезнайки, все до единого. Ты знаешь, какая у нас тут есть поговорка? «Англичанина всегда видать, а вот сам он дальше носа не видит». Конечно, про шотландцев такого не скажешь. Шотландцы, они совсем другой породы.

– Мистер Макомиш, я вам сколько раз говорил, я не англичанин. Я валлиец.

– Жалкие отговорки. Что там за бумаги? Я банкрот, я знаю. Я через все это уже прошел. Меня донимали и допрашивали такие типы, с которыми я в обычной жизни и не поздоровался бы. Так что за бумаги у тебя?