Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи [litres]

– Возрождением?

– Да. А в качестве кого он может возродиться? Эсме сказала, что у нее будет ребенок, – сказала с таким материнским чувством, что я был удивлен. Может, это родится маленький Гил. Скорее всего, нет. Но всегда есть редкий шанс. Метафизика – мир шансов.

– Какой чудовищный ужас! Это нелепо!

– Мистер Гоинг, я вас дразню. Не удержался.

– Но почему не сказать просто, что Гила больше нет, что с ним покончено, что он – нигде?

– Вы хотите, чтобы я это сказал?

– Таково всеобщее мнение.

– Вы театральный критик. Конечно же, вы помните слова Ибсена? Подавляющее большинство всегда ошибается.

– О боже! У меня нервы истерзаны до предела. Слушайте, Макуэри. Простите, что я обозвал вас говном.

– Вы не первый и наверняка не последний.

– Вся эта история меня просто убивает. Эсме… я ей доверял. Конечно, я знал, что мы скоро должны расстаться, но я ей доверял. И… не знаю, как и рассказать… у меня начались галлюцинации. Вы можете в это поверить? Сегодня вечером, идя по улице, я готов был поклясться, что у меня две тени!

– Да? Это потому, что вы вышли из себя.

Нюхач взвивается и хватает палку, но Хью быстрей – он успевает ее отнять.

– Вам будет лучше без этой штуки. Я положу ее вот сюда, на верх шкафа, рядом с черепом – я зову его Бедный Йорик, и вы как специалист по драматургии должны оценить мою шутку, – и налью вам выпить. Ржаного? Лучше не отказывайтесь, потому что ничего другого у меня нет. А теперь слушайте. Нет ничего необычного, если человеку в вашей ситуации мерещится, что у него две тени. Вот вам метафизический намек: стоит нам чуточку уклониться от прямого пути – и с нами могут случиться разные неприятные вещи. Никто не знает, чей голос к нему обращается и почему, или кто отбрасывает тень, или кто грохочет в шкафу, или ломает хлебный нож, или шутит над вами другие неприятные шутки. Даже Фрейд не мог объяснить, а уж он был дока на объяснения, как вам известно. Может быть, это дьявол. Он – очень удобное объяснение для всего непонятного. Допивайте и возьмите себя в руки.

– Да. Давайте уже, и дело с концом.

– Что давать?

– Звоните в полицию.

– У меня нет ни малейшего намерения звонить в полицию.

– Вы не собираетесь меня заложить?

– Почему я должен делать за вас вашу грязную работу?

– Мою грязную работу?

– Да. Вы хотели, чтобы отец Бойл подтер вашу грязную душу, а он не стал. Теперь вы хотите, чтобы я вас заложил, а я не стану. Месть? Я не хочу мести. Идите и сами сдайтесь.

– Да, но это значит подложить свинью Эсме. Ее непременно втянут.

– И ее прекрасная книга о тяжелой утрате примет совершенно иной оборот. Вряд ли будет большой спрос на книгу о том, как жить, когда твой любовник убил твоего мужа. И ребенку придется тяжело, когда он – или она – дорастет лет до двенадцати. Да, вы весьма благородны, мистер Гоинг. Но вы совершенно не против, чтобы на Эсме донес я. Вы предпочитаете, чтобы вас тащили в тюрьму, но не желаете идти туда своим ходом.

– Так вы не выдадите?

– Ни слова.

– Никогда?

– Я никогда не говорю «никогда», но насколько могу видеть – а это намного дальше, чем вы, вероятно, предполагаете, – никогда.

– Надо думать, я должен вас благодарить.

– Вы будете настроены иначе, когда немного поразмыслите. Допустим, я вас заложу; вам предъявят, скорее всего, непреднамеренное убийство, потому что вы его не планировали; дадут вам года три, а выпустят и того раньше, потому что наша нынешняя система заточена в пользу убийцы. Он получает горячий обед, а жертва – холодную картошку. А отсидев, вы наверняка будете считать, что уплатили свой долг. Поэтому я вовсе не благодетельствую вам, позволяя выйти из этой комнаты свободным человеком. Потому что свободным вы теперь не будете никогда. Вам придется таскать с собой эту палку, а иначе в вас не узнают знаменитого мистера Гоинга. Вы будете вынуждены сосуществовать с духом Гила…

– Ерунда!

– Погодите минуту. Вы знаете, что такое дух? Если проследить английское слово ghost до древних языков, где оно берет начало, вы узнаете, что оно означает ярость или гнев. Вам придется умилостивить дух Гила – настолько, насколько сможете. Я уверен, что вы не захотите меня благодарить, так что, видимо, мы всё сказали друг другу. Не забудьте свою палку. Никогда больше не забывайте про свою палку. Спокойной вам ночи.

– Какая ужасная каша из разнообразных мотивов!

А твои были проще?

– Теперь я все вижу в ином свете.

Разумеется.

– Все эти люди в фильмах – как они путались в собственной жизни.

Да, к ним нельзя остаться равнодушным.

– Их нельзя не пожалеть?

Нет. Жалость к человеку подразумевает, что ты смотришь на него сверху вниз.

– Тогда им нельзя не сострадать?

Сострадание все-таки тоже направлено сверху вниз.

– Тогда что же к ним чувствовать?

Может быть, любовь?

– Кажется, я уже близок к этому, но я всегда шарахался от подобной любви. Так часто этим словом называют что-то вялое и сальное, вроде старой долларовой бумажки.

Люди боятся сильного чувства. Это одна из опасностей цивилизованной жизни.

– Я никогда не думал о тех, кто был до меня. По большей части и не знал их.

Теперь знаешь.

– Печальные. Забавные. Часто тривиальные.

Не думаю, что их можно назвать тривиальными.

– Прошу прощения. Нет. Каждый из них шел путем героя – таким, какой выпал ему или ей. Это не бывает тривиально.

Нет, если смотреть на жизнь в целом.

– Жаль, что я, идя путем героя, не осознавал этого.

Конечно. И ведь ты не назовешь свой жизненный путь тривиальным, правда?

– А это я должен определять?

Кто же еще?

– Сам себя судить?

Что же еще?

– Вы очень сентенциозны. Кто вы?

О Гил, ты меня знаешь.

– Моя мать! Ты наверняка моя мать!

Да? Почему же я наверняка она?

– Все эти фильмы. Всё – со стороны отца. Неужели моя мать не участвовала в сотворении меня? Где она была?

Спроси лучше, где ее не было.

– Я ее нигде не видел. Ни намека.

Но чувствовал везде. В том, как ты наблюдаешь. В иронии, с которой воспринимаешь увиденное. Это все – от нее. Неизбежно.

– Тогда кто же ты? Ты сказала, что я тебя знаю. Может, я забыл?

Помнишь, что говорил Макуэри про женщину в мужчине?

– Так вот кто ты такая!

Она самая.

– Как в старых пьесах-моралите, которые проходил со студентами мой отец? Может, ты – мои Добрые Деяния? Нет? Ну тогда можно я буду звать тебя Госпожа Душа? Не смейся. Я могу быть более современным. Ты моя Анима?

О Гил, когда ты отучишься лепить на всё этикетки? Ведь это лишь способ отмахнуться от всего, спрятать в чулан. Просто прими меня как есть. Никак не называя. Я тебе незнакома?