Роуз Сабо - Какие большие зубки [litres]

– Я не лгу, – возразила я. – Папа, я думаю, лучше было бы…

– Майлз, – вмешался Артур. Он подошел к отцу и опустил ладонь ему на плечи, отчего на папином лице появилась эмоция, которую я не смогла распознать. – Думаю, тебе стоит повнимательнее перечитать завещание.

Отец опустил взгляд на листок.

– Тут сказано… погодите-ка.

– Что там? – спросила я.

– Артур, что это такое?

Артур склонился над столом.

– Похоже, тут говорится, что поместье принадлежит Рису, – сказал Артур. – За исключением материалов и активов, касающихся бизнеса по продаже экстрактов, который переходит Элеанор.

– Я готов поклясться, что Элеанор по завещанию должна была получить только книги из библиотеки Персефоны и ее инкрустированный жемчугом туалетный столик… – Он поднял взгляд на Артура. – Как такое произошло?

– Не понимаю, о чем ты, Майлз.

В неописуемой ярости отец уставился на меня через стол. Теперь он был похож на Маргарет, когда та назвала меня предательницей. Я ведь даже ничего не сделала, но теперь он тоже считает меня таковой.

– Прекрасно, – сказал отец. – Я намеревался перевести эти деньги в инвестиции, но теперь, раз уж тебе вздумалось продолжать этот бизнес, мы лишимся большей части дохода. Поскольку у большинства из нас нет работы, нам, вероятно, придется покинуть город и продать дом, в котором твой дедушка счастливо и в безопасности прожил большую часть жизни. Уверена, что хочешь пойти против моего решения?

Быть может, об этом и предупреждала та карта: башня, падающие люди… Я представила, как мы вколачиваем табличку «ПРОДАЁТСЯ» в газон перед главным входом. Как погружаем сундуки в грузовик и уезжаем. Мне захотелось умереть. Но ведь бабушка сама велела мне позаботиться о растениях и о людях. И вообще, что может знать отец?

Я перевела взгляд на Артура. Его лицо ничего не выражало, но мне хотелось верить, что он меня поддерживает. В конце концов, он же привел меня сюда, не так ли?

– Я справлюсь, – сказала я. – Прошу, поверь в меня.

Отец встал.

– Что ж, в таком случае – это твой стол, – сказал он. – И твое совещание с твоим бухгалтером. Надеюсь, ты понимаешь, во что ввязываешься.

И он ушел, захлопнув за собой дверь.

– Он меня ненавидит, – сказала я, садясь за стол.

– Думаю, вы преувеличиваете, – сказал Артур. – Скорее, он вас боится.

– Но ведь это еще хуже?

– На страхе можно строить отношения. И не всегда ужасные.

Я сидела, уставившись на груду бумаг передо мной.

– Растения погибают, – сказала я. – Но я ей обещала, перед самой ее смертью, что позабочусь о цветах и обо всем остальном тоже. Что мне теперь делать?

– У вашей бабушки был талант к воскрешению, – сказал Артур. – Возможно, это у вас в крови.

Он пытался на что-то намекнуть, я это чувствовала. Я подняла на него взгляд, вгляделась в лицо. Но на нем было невозможно ничего прочесть. Я по-прежнему не видела его глаз из-за этих очков. Но сейчас мне было не под силу решить эту загадку. Я стала владелицей бизнеса. Мне было о чем беспокоиться.

– Хорошо, – сказала я. – Помогите мне с финансами, а потом я попробую поискать какие-нибудь ее записи касательно растений.

Мы не один час провели, просматривая бумаги. Артур вел книгу учета размером с том энциклопедии, в которой были зафиксированы все доходы и расходы за последние пятьдесят лет. Страницы от старости стали хрупкими и пожелтели. Впервые я испытала благодарность к сестре Катерине за ее бесконечные лекции о сложных процентах. Наконец, Артур сложил пачку бумаг в стопку и пододвинул к себе.

– Пойду отправлю это, – сказал он. – Всего доброго, Элеанор.

– Подождите, – сказала я.

Он остановился.

– Почему вы пришли за мной? – спросила я. – И изменили завещание, прежде чем я пришла сюда – ведь это сделали вы. Для чего?

– Вы же сказали, что этого хотите.

– Вы всегда даете всем то, чего они хотят?

Его лицо стало серьезным.

– Всегда.

– Вы опять на что-то намекаете, – сказала я. – Все время вы на что-то намекаете. Почему бы просто не сказать то, что вы хотите?

Он наклонился ко мне через стол, так что наши лица оказались совсем близко друг к другу. От него странно пахло, как будто не человеком, а какой-то вещью: шерстью, кедром, нафталином. Кожаными ботинками, монетами. Мне хотелось броситься через весь стол и разорвать ему горло, или что-то вроде того. Он разлепил губы, словно хотел меня поцеловать или что-то сказать. Я подумала: он задерживает дыхание? Я не видела, чтобы он выдыхал, но от него словно шел какой-то воздух и нес запах одновременно чистоты и застоя. Так пахнут большие пустые дома.

– В этом доме никому нельзя доверять, – сказал он. – Запомните это.

Он помедлил, а затем поднялся. Уходя, он смахнул пыль с плеча.

На меня обрушилось осознание того, что я впервые нахожусь одна в кабинете бабушки Персефоны. Еще вчера я не могла сюда попасть, а теперь он принадлежит мне. Я знала, что хочу сделать в первую очередь. Если никому нельзя доверять, то почему бы не начать с самой бабушки?

Я распахнула стеклянные дверцы шкафа позади стола. Полки были заставлены деревянными коробками, отполированными за годы использования: она хранила все. На каждой из коробок были карточки с указанием содержимого. «СЧЕТА, НАЛОГИ. ЛИЧНАЯ ПЕРЕПИСКА», – значилось на одной из них.

Когда я вытаскивала коробку из шкафа, по библиотеке пронесся холодный ветерок, заставивший меня оглядеться. Все окна были закрыты – должно быть, где-то есть щель. Я поставила коробку на пол и принялась рыться в ней, пока не нашла то, что искала: пачку писем, адрес получателя на всех один и тот же: школа святой Бригит. Марки не было ни на одном.

Я перебирала письма, и в библиотеке становилось все холоднее. Письма от разных членов семьи. Судя по всему, ни одно из них не распечатывали, просто вытаскивали из ящика и складывали в стопку. Верхнее письмо было от мамы, написано год назад.

Дорогая Элеанор!

Знаю, ты очень занята, и, наверное, глупо просить, но я все же надеюсь, что этим летом ты, наконец, сможешь приехать домой.

Следующее, написанное за пару лет до этого, было от Лумы.

Поверить не могу. Какая же ты эгоистка. Ты совсем по мне не соскучилась?

Всего я насчитала около двадцати писем, и все они были написаны за те восемь лет, что меня не было. Одиннадцать от мамы, от папы – ни одного. От Лумы шесть, и все сердитые. Два от Риса, сплошь с ошибками. Одно от дедушки Миклоша; всего одно предложение через весь лист:

Скучаю по тебе, моя дорогая.

Я тупо смотрела на пачку писем, так никогда и не отправленных. Годами она лишала меня даже маленьких весточек из дома. Заметили ли они, что ни одно из писем не ушло по адресу? Если да, то почему ничего не предприняли? Почему оставили меня страдать в одиночестве? Ведь, чтобы обойти Персефону, достаточно было всего лишь самостоятельно прийти на почту, но они не удосужились сделать даже этого.