Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Карис, прижавшись к стене рядом с дверью, схватила Марти за руку.

– Папа? – спросила она. – А как же папа?

Пока она говорила, тело Мамуляна упало вперед с колен. Призраки и шум, который оно излило, прекратились. Теперь из него брызгала только темная кровь. Брир наклонился, чтобы продолжить бойню, вскрыв живот двумя разрезами. Из проколотого мочевого пузыря фонтаном хлынула моча.

Карис, у которой его продолжающаяся атака вызвала омерзение, выскользнула из комнаты. Марти еще немного помедлил. Последнее, что он увидел, следуя за Карис, был Пожиратель Бритв, который схватил голову за волосы, как экзотический фрукт, и нанес ей боковой удар.

В коридоре Карис сидела на корточках рядом с отцом; Марти присоединился к ней. Она погладила старика по щеке.

– Папа? – спросила она. Он не был мертв, но и не был по-настоящему жив. Пульс его дрогнул, но не более. Его глаза были закрыты.

– Бесполезно… – сказал Марти, тряся старика за плечо. – Он уже почти умер.

В игорной комнате Чед начал визжать от смеха. Очевидно, сцены бойни достигли новых высот абсурдистской живости.

– Я не хочу быть здесь, когда ему станет скучно, – сказал Марти. Карис не шевельнулась. – Мы ничего не можем сделать для старика, – прибавил он.

Она посмотрела на него, сбитая с толку этой дилеммой.

– Он ушел, Карис. Нам тоже пора идти.

На бойне воцарилась тишина. Это было по-своему хуже, чем смех или звуки трудов Брира.

– Мы не можем ждать, – сказал Марти. Он грубо поднял Карис на ноги и потащил к входной двери пентхауса. Она очень слабо возразила ему.

Когда они ускользнули вниз, где-то наверху снова зааплодировал белокурый американец.

Покойник довольно долго трудился, не жалея сил. Еще долго после того, как внутреннее движение на шоссе сократилось до тоненького ручейка, оставив лишь дальнобойщиков, которые с ревом мчались на север. Брир ничего не слышал. Его уши давно отказали, а зрение, когда-то такое острое, едва ли могло уловить смысл кровавой бойни, которая простиралась по обе стороны от него. Но когда его зрение полностью угасло, он сохранил зачатки осязания и с его помощью довел начатое до конца, разделяя и подразделяя плоть Европейца до тех пор, пока невозможно было отличить кусок, который говорил, от куска, который мочился.

Чед устал от развлечений задолго до того, как эта точка была достигнута. Затушив каблуком вторую сигару, он неторопливо прошел внутрь, чтобы посмотреть, как идут дела в других местах. Девушка исчезла, герой тоже. Бог любит их, подумал он. Однако старик еще лежал в коридоре, сжимая в руке пистолет, который он в какой-то момент подобрал. Время от времени его пальцы судорожно сжимались, но не более того. Чед вернулся в окровавленную комнату, где Брир стоял на коленях среди мяса и карт, продолжая рубить, и поднял Тома с пола. Он был вялый, губы почти посинели, и потребовалось немало уговоров, чтобы заставить его двигаться. Но Чед был прирожденным прозелитом, и короткая беседа вернула ему энтузиазм.

– Теперь для нас нет ничего невозможного, понимаешь? – сказал ему Чед. – Мы прошли крещение. Я имею в виду, что мы всё видели, не так ли? Во всем этом огромном мире нет ничего, чем дьявол мог бы сразиться с нами, потому что мы побывали тут. Разве нет?

Чед был в восторге от вновь обретенной свободы. Он хотел доказать свою правоту, и ему пришла в голову замечательная идея – «Тебе это понравится, Томми!» – наложить кучу старику на грудь. Тому, похоже, было все равно, и он просто наблюдал, как Чед снимает брюки, чтобы сделать грязную работу. Кишечник ему не подчинялся. Однако когда он начал выпрямляться, глаза Уайтхеда резко открылись и пистолет выстрелил. Пуля на волосок не попала в яички Чеда, но оставила тонкую красную отметину на внутренней стороне молочно-белого бедра и, просвистев мимо его лица, ударилась в потолок. Кишечник Чеда сдался, но старик был мертв; он умер от выстрела, который едва не снес американцу мужское достоинство.

– Почти попал, – сказал Том. Оттого, как Чеда едва не искалечили, он вышел из кататонии.

– Наверное, я просто везунчик, – ответил блондин. Потом они отомстили, как могли, и пошли своей дорогой.

Я последний из племени, подумал Брир. Когда меня не станет, Пожиратели Бритв уйдут в историю.

Он выволок себя из отеля «Пандемониум», зная, что тело все быстрее рассыпается. Его пальцы едва могли удержать канистру с бензином, которую он украл из багажника машины перед тем, как прийти в отель, и оставил, ожидая последних ритуалов, в фойе. Это было так же трудно понять умом, как и пальцами, но он сделал все, что было в его силах. Он не мог назвать тех тварей, что обнюхивали его труп, когда он сидел на корточках среди мусора; не мог даже вспомнить, кто он такой, за исключением того, что однажды видел прекрасные и удивительные зрелища.

Он открутил крышку канистры с бензином и вылил ее содержимое на себя так ловко, как мог. Бо`льшая часть жидкости просто собралась вокруг него лужей. Потом он бросил канистру и вслепую стал искать спички. Первая и вторая не зажглись. Третья зажглась. Пламя мгновенно охватило его. В огне тело свернулось калачиком, приняв боксерскую позу, обычную для жертв пожара: суставы укорачивались под воздействием высокой температуры, стягивая руки и ноги в защитную позу.

Когда наконец пламя погасло, собаки пришли, чтобы собрать все, что могли. Однако многие из них сбежали с визгом, когда ошметки мяса изрезали им мягкие ткани рта: в плоти, как жемчужины в устрице, были спрятаны бритвенные лезвия, которые Брир глотал, как гурман.

Ветер завладел миром.

В тот вечер ветер дул точно с востока на запад, неся облака, бодрые после целого дня дождя, в направлении заходящего солнца, будто они спешили к апокалипсису прямо за горизонтом. А может – эта мысль была еще хуже – они спешили убедить солнце вернуться из небытия еще на час, на минуту – что угодно, лишь бы оттянуть ночь. И конечно, оно не слушалось, а вместо этого пользовалось их состоянием, чтобы утащить кучерявых паникеров за край света.

Карис пыталась убедить Марти, что все в порядке, но ей это не удалось. Теперь, вновь спеша к отелю «Орфей», под суицидальными тучами и в преддверии ночи, он чувствовал справедливость своих подозрений. Весь видимый мир нес в себе свидетельства заговора.

Кроме того, Карис все еще говорила во сне. Возможно, не голосом Мамуляна, тем осторожным, петляющим, ироничным голосом, который он знал и ненавидел. Она даже не произносила слов как таковых. Только обрывки звуков: шум крабов, птиц, запертых на чердаке. Стрекот и царапанье, будто она или что-то в ней трудилось, чтобы заново изобрести забытый словарь. В нем еще не было ничего человеческого, но он был уверен, что Европеец прячется внутри. Чем больше он слушал, тем больше ему казалось, что он слышит порядок в этом бормотании; тем сильнее шум, который издавал ее спящий язык, походил на звук неба, не поспевающего за речью. Эта мысль заставила его вспотеть.