Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Мамулян придет.

Единственная ясная мысль, которая у него имелась. Остальное – мысли о Марти и Уайтхеде – превратилось в смесь стыда и обвинений. Но эта простая фраза – Мамулян придет – выделялась в тумане неуверенности как неподвижная точка, к которой были привязаны все его страхи.

Никаких извинений не хватит. Никакое унижение не поможет обуздать гнев Последнего Европейца. Все потому, что Той был молод, груб и плохо с ним обошелся. Очень давно, когда он был слишком мал, чтобы соображать как следует, заставил Мамуляна страдать, а раскаяние, которое он чувствовал сейчас, пришло слишком поздно – двадцатью, тридцатью годами позже необходимого. В конце концов, разве он не жил на прибыль от своей жестокости все эти годы? «О Господи, – произнес он прерывистым голосом, – Господи, помоги мне».

Испуганный и готовый признаться в этом, если она сможет его успокоить, Той перевернулся на другой бок и потянулся к Ивонн. Ее не было: другая сторона кровати была холодной.

Он сел, на мгновение сбитый с толку.

– Ивонн?

Дверь в спальню была приоткрыта, тусклый свет с нижнего этажа проникал в комнату. В ней царил хаос. Они собирали вещи весь вечер и еще не закончили, когда в час ночи отправились спать. Одежда была свалена в кучу на комоде, в углу зиял открытый чемодан, галстуки свисали со спинки стула, как дохлые змеи.

На лестничной площадке послышался шум. Он хорошо знал мягкую походку Ивонн. Она уходила за стаканом яблочного сока или печеньем, как часто делала, и появилась в дверях как силуэт.

– С тобой все в порядке? – спросил он ее.

Она пробормотала что-то вроде «Да». Он снова опустил голову на подушку.

– Опять проголодалась, – сказал он, закрывая глаза. – Вечно голодна.

Холодный воздух просочился в постель, когда она приподняла простыню, чтобы лечь рядом.

– Ты оставила свет внизу включенным, – упрекнул он, когда сон снова стал накатывать. Она не ответила. Вероятно, уже спит: благословлена способностью мгновенно терять сознание. Он повернулся и посмотрел на нее в полутьме. Она еще не храпела, но и не совсем молчала. Он прислушался, его свернутые в клубок внутренности затрепетали. Она издавала жидкий звук, будто дышала сквозь грязь.

– Ивонн… с тобой все в порядке?

Она не ответила.

Хлюпающие звуки по-прежнему доносились от ее лица, которое находилось в считаных дюймах от его собственного. Той потянулся к выключателю лампы над кроватью, не сводя глаз с черной массы головы Ивонн. Лучше сделать это быстро, рассуждал он, пока воображение не взяло надо мной верх. Его пальцы нащупали выключатель, повозились с ним, затем включили свет.

В том, что лежало перед ним на подушке, нельзя было узнать Ивонн.

Он пробормотал ее имя, вылезая из постели и не сводя глаз с мерзости, лежащей рядом. Как могло случиться, что она была достаточно жива, чтобы подняться по лестнице и лечь в постель, чтобы прошептать ему «да», как она это сделала? Протяженность ран, несомненно, убила ее. Никто не может жить с содранной кожей и обнаженными костями.

Она полуобернулась на кровати, закрыв глаза, словно ворочаясь во сне. Затем – о ужас! – она произнесла его имя. Рот не слушался, слово прозвучало искаженно из-за крови. Он не мог больше смотреть, иначе закричал бы, и это заставило бы их – кто бы это ни сделал – с воем кинуться на него с уже влажными скальпелями. Вероятно, они были за дверью, но ничто не могло заставить его остаться в комнате. Не тогда, когда она медленно повернулась на кровати, все еще произнося его имя, и потянула вверх ночную рубашку.

Пошатываясь, он вышел из спальни на лестничную площадку. К его удивлению, там его не ждали.

На верхней площадке лестницы он заколебался. Той не был ни храбрецом, ни глупцом. Завтра он сможет оплакать ее, а сегодня она просто ушла от него, и ему ничего не оставалось, кроме как поберечься от того, кто это сделал. Кто бы это ни был! Почему он даже в мыслях избегает произносить это имя? Ответственным был Мамулян: на происходящем стояла его подпись. И он был не один. Европеец никогда не прикоснулся бы своими чистенькими ручками к человеческой плоти так, как кто-то прикоснулся к Ивонн; о его брезгливости ходили легенды. Но это он наделил ее подобием жизни после убийства. Только Мамулян был способен на такую услугу.

Теперь он будет ждать внизу, в подводном мире, у подножия лестницы, не так ли? Ждать, как делал давно, пока Той не приплетется по ступенькам, чтобы присоединиться к нему.

– Иди к черту, – прошептал Той тьме внизу и зашагал (ему хотелось бежать, но здравый смысл подсказывал обратное) по лестничной площадке к гостевой спальне. С каждым шагом он ждал какого-нибудь движения со стороны врага, но его не было. Во всяком случае, пока он не добрался до двери спальни.

Повернув ручку, он услышал за спиной голос Ивонн:

– Билли…

Слово прозвучало разборчивее, чем раньше.

На краткий миг он усомнился в своем рассудке. Возможно ли, что, если он сейчас обернется, она окажется в дверях спальни такой же изуродованной, как подсказывала память, или это был лихорадочный сон?

– Куда ты собрался? – потребовала она ответа.

Внизу кто-то зашевелился.

– Возвращайся в постель.

Не оборачиваясь, чтобы отказаться от ее приглашения, Той толкнул дверь в гостевую спальню и услышал, как кто-то поднимается по лестнице позади него. Шаги были тяжелыми, незваный гость – нетерпеливым.

В замке́ не было ключа, чтобы задержать преследователя, как и не было времени подтаскивать мебель к двери. Той в три шага пересек темную спальню, распахнул французские окна и вышел на маленький кованый балкон. Тот заскрипел под его весом. Он подозревал, что долго эта штука не продержится.

Сад внизу был погружен в темноту, но он хорошо представлял себе, где находятся клумбы, а где – брусчатка. Не колеблясь – шаги за спиной были громкими, – он перелез через перила. Суставы заныли от напряжения и взвыли, когда он перевалился через другую сторону, пока не повис на руках, чувствуя опасную близость момента, когда пальцы разожмутся.

Шум в комнате, которую он покинул, привлек его внимание: преследователь, жирный головорез с окровавленными руками и глазами бешеной твари, был внутри – теперь он направлялся к окнам, недовольно рыча. Той раскачивался всем телом, как мог, молясь, чтобы упасть не на мостовую, которая, как он знал, прямо под его босыми ногами, а на мягкую землю травянистого бордюра. Было мало шансов точно настроить маневр. Он отпустил балюстраду, когда туша добралась до балкона, и, казалось, очень долго падал спиной вперед сквозь пространство. Окно над ним уменьшалось, пока он не приземлился, отделавшись синяком, среди герани, которую Ивонн посадила всего неделю назад.