Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

А потом кто-то произнес низким гортанным голосом:

– Прекратите.

Веки Марти затрепетали и открылись, он огляделся по сторонам. В комнате больше никого не было. Этот звук придумал его разум. Он выкинул иллюзию из головы и снова посмотрел на Карис.

– Продолжай, – сказала она. – Пожалуйста, продолжай.

Она танцевала на нем. Выступающие под кожей кости ее таза блестели на свету; по ним бежали сияющие струйки пота.

– Да… да… – ответил он, забыв про голос.

Она посмотрела на него сверху вниз, когда на его лице отразилась неотвратимость, и сквозь запутанность своих собственных вспыхивающих ощущений снова почувствовала второй разум. Это был червь в бутоне ее головы, проталкивающийся вперед, готовый запятнать ее зрение своей заразой. Она воспротивилась ему.

– Уходи, – шепнула она, – уходи.

Но он хотел победить ее, победить их обоих. То, что раньше казалось любопытством, теперь превратилось в злобу. Он хотел все испортить.

– Я люблю тебя, – сказала она Марти, не обращая внимания на чужеродное присутствие внутри себя. – Я люблю тебя, люблю…

Захватчик дернулся, злясь на нее, и еще больше злясь, что она не уступила его порче. Марти окаменел на грани, слепой и глухой ко всему, кроме удовольствия. Затем со стоном начал изливаться в нее, и она тоже оказалась там. Ее ощущения вытеснили из головы все мысли о сопротивлении. Где-то вдалеке она услышала, как задыхается Марти.

– О господи, – говорил он, – детка… детка.

…Но он находился в другом мире. Они даже не были вместе в этот момент. Она – в своем экстазе, он – в своем; каждый двигался к завершению личной гонки.

Внезапный спазм заставил Марти содрогнуться. Он открыл глаза. Карис закрыла лицо руками, растопырив пальцы.

– С тобой все в порядке, детка? – сказал он.

Когда она открыла глаза, ему пришлось сдержать крик. На мгновение не она выглянула из-за решетки пальцев. Это было что-то, извлеченное со дна моря. Черные глаза вращались в глазницах седой головы. Какой-то первобытный дух смотрел на него – он проникся этим до мозга костей, – ненавидя всей сутью.

Галлюцинация длилась всего два удара сердца, но этого было достаточно, чтобы он отвел глаза, посмотрев на ее тело и снова на лицо, где наткнулся на тот же мерзкий взгляд.

– Карис?

Затем ее веки затрепетали, и веер пальцев сомкнулся, пряча лицо. На какое-то безумное мгновение он вздрогнул, ожидая откровения. Ее руки отрываются от головы; лицо преображается в рыбью голову. Но, конечно, это была она, только она. И вот она здесь, улыбается ему.

– С тобой все в порядке? – отважился спросить он.

– А ты как думаешь?

– Я люблю тебя, детка.

Она что-то пробормотала, тяжело опустившись на него. Они лежали так несколько минут, его член уменьшался в охлаждающей ванне из смешанных жидкостей.

– У тебя не начинается судорога? – спросил он через некоторое время, но она не ответила. Она спала.

Он осторожно сдвинул ее в сторону, выскользнув из нее с влажным звуком. Она лежала на кровати рядом с ним, ее лицо было бесстрастным. Он поцеловал ее грудь, лизнул пальцы и заснул рядом с ней.

Мамулян почувствовал тошноту.

Она не была легкой добычей, эта женщина, несмотря на его сентиментальные притязания на ее психику. Впрочем, этого следовало ожидать. Уайтхедовская порода: крестьянская, воровская. Хитрая и грязная. Хотя она не могла точно знать, что делает, боролась с ним с помощью той самой чувственности, которую он сильнее всего презирал.

Но ее слабости – а их у нее немало – можно использовать. Сначала он использовал героиновые фуги, получая доступ к ней, когда она была умиротворена до состояния полнейшего безразличия. Они искажали ее восприятие, что делало его вторжение менее заметным, и ее глазами он видел дом, слушал ее ушами бессмысленные разговоры обитателей, разделял с ней, хоть это и вызывало у него отвращение, запах их одеколона и кишечных газов. Она была идеальной шпионкой, живущей в сердце вражеского лагеря. По мере того, как проходили недели, ему становилось легче незаметно проскальзывать в нее и выходить незамеченным. Это сделало его беспечным.

Было неосторожно не посмотреть на нее, прежде чем прыгнуть, не проверив предварительно, что она делает. Он даже не думал, что она может быть с телохранителем, и к тому времени, как осознал свою ошибку, уже разделял ее ощущения – нелепый восторг, – и это заставило его трепетать. Больше он такой ошибки не допустит.

Он сидел в пустой комнате в пустом доме, который купил для себя и Брира, и пытался забыть смятение, которое испытал; выражение глаз Штрауса, когда тот смотрел на девушку снизу вверх. Может, головорез видел лицо, скрывающееся под ее собственным? Европеец догадывался, что так и вышло.

Неважно, никто из них не выживет. Стариком дело не ограничится, вопреки первоначальному плану. Все до единого – приспешники, слуги, все – пойдут следом за хозяином.

Воспоминания об атаках Штрауса не покидали Европейца; он страстно желал выкинуть их из головы. Это ощущение вызывало у него стыд и отвращение.

Снизу донеслись звуки: Брир то ли пришел, то ли ушел; замыслил очередное зверство или вернулся домой, совершив таковое. Мамулян сосредоточился на глухой стене напротив, но, как ни старался избавиться от травмы, все еще чувствовал вторжение: извергающуюся головку, жар акта.

– Забудь, – произнес он вслух. Забудь о коричневом огне, исходящем от них. Для тебя это не риск. Смотри только на пустоту – обещание пустоты.

Его внутренности затряслись. Под его пристальным взглядом краска на стене, казалось, покрылась волдырями. Венерические высыпания обезобразили ее пустоту. Иллюзии, тем не менее, ужасно реальные для него. Очень хорошо: если он не сможет избавиться от непристойностей, то преобразит их. Нетрудно превратить сексуальность в насилие, вздохи – в крики, толчки – в конвульсии. Грамматика та же, отличалась лишь пунктуация. Когда Мамулян вообразил, как любовники становятся едины в смерти, обуревающая его тошнота отступила.

Какова была их сущность перед лицом этой пустоты? Преходяща. Их обещания? Претенциозны.

Он начал успокаиваться. Язвы на стене постепенно заживали, и через несколько минут он остался с отголоском пустоты, в которой так нуждался. Жизнь приходила и уходила. А отсутствие, как он знал, длилось вечно.

– Да, кстати, тебе звонили. Билл Той. Позавчера.

Марти оторвал взгляд от тарелки с бифштексом и скривился.

– Почему ты мне не сказала?

Она выглядела раскаявшейся.

– Это было в тот день, когда я взорвалась из-за тех идиотов. Я оставила тебе записку…

– Я ничего не получил.

– …в блокноте рядом с телефоном.

Записка была на месте: «Позвони Тою» и номер телефона. Он набрал номер и ждал целую минуту, прежде чем трубку сняли на другом конце провода. Это был не Той. У женщины, которая ответила на звонок, был тихий, потерянный голос, невнятный, будто она слишком много выпила.