Роберт Маккаммон - Ваал. Неисповедимый путь

В толпе послышался шум, когда Фальконер сломал о колено пластинку «Битлз», засунул обломки в конверт и, зажимая пальцами нос, кинул его в огонь.

— Люди, если кто-нибудь скажет вам, что вы должны носить длинные волосы, пичкать себя ЛСД и трусливо улепетывать от коммуняк, ответьте им: я — большая часть Америки, и я горд...

Неожиданно у него пресеклось дыхание. Острая, холодная боль пронзила грудь, и Фальконер почувствовал, что вот-вот может отдать концы. Он отодвинул в сторону микрофон и рухнул на колени, склонив голову под крики и аплодисменты зрителей, уверенных, что это один из трюков знаменитого евангелиста. Фальконер крепко зажмурил глаза. «О Боже, — подумал он. — Не надо... Господи, пожалуйста... убери эту боль». Он попытался вздохнуть, но остался стоять на коленях, поэтому никто не увидел его посеревшего лица.

— Сожжем их! — услышал он веселый громкий крик.

На его плечо опустилась чья-то рука.

— Папа?

Фальконер посмотрел на сына. Мальчик превратился в красивого молодого человека, стройного, щеголеватого. У него было резко очерченное лицо, обрамленное шапкой курчавых рыжих волос. Его глубоко посаженные глаза светились беспокойством.

— С тобой все в порядке, папа?

— Задохнулся, — ответил Фальконер и попытался подняться на ноги. — Дай мне пару минут перевести дыхание.

Уэйн взглянул на аудиторию и понял, что люди ждут какого-то продолжения. Он взялся за микрофон.

— Нет, Уэйн, — произнес Фальконер с улыбкой на потном лице. — Со мной все в порядке. Просто я задохнулся. Это из-за жары.

— На нас смотрят телевизионные камеры, папа, — ответил Уэйн и выдернул микрофон у отца. Как только он выпрямился и повернулся к толпе, его лицо приобрело волевое выражение, голубые глаза расширились, а великолепные белые зубы обнажились в широкой улыбке. Тело юноши напряглось, как будто микрофон ударил его током.

— Благословение Господне сегодня с нами! — прокричал Уэйн. — Оно трепещет в воздухе, заполняет наши сердца и души. Оно повергло моего отца на колени, поскольку это не слабое дуновение ветерка! Если вы хотите слушать сексуальную или наркотическую музыку и читать сексуальные или наркотические книги, вы будете счастливы в Аду! Господь говорит нам ЧТО?

— СЖЕЧЬ ИХ!

Уэйн балансировал на краю платформы, словно сам готовился прыгнуть в костер.

— Господь говорит нам ЧТО?

— Сжечь их! Сжечь их! Сжечь...

Фальконер понял, что парень завладел аудиторией. Шатаясь, он поднялся на ноги. Боль наконец-то стихла, однако ему хотелось немедленно уйти в трейлер и отдохнуть, а затем вернуться и заняться благословением. Фальконер медленно двинулся по платформе к ступеням. Взгляды толпы были прикованы к Уэйну. Фальконер на секунду остановился и, обернувшись, посмотрел на сына. «Сжигание грехов» было его идеей. Новые предложения сыпались из головы юноши полностью сформированными. Он предложил перенести «Крестовый поход» в Луизиану, Миссисипи, Джорджию и Флориду, так, чтобы проводить проповеди круглый год. Было составлено расписание, и последние семь лет «Крестовый поход» расползался, как блохи по дворняге. Теперь Уэйн поговаривал о распространении «Крестового похода» на Техас, где имелось множество крохотных городков, и хотел, чтобы Фальконер купил радиостанцию Файета, находившуюся на грани банкротства. Уэйн учился водить самолет и уже несколько раз летал на крестово-походовском «Бичкрафте».

Он вырос сильным и с Богом в сердце, но... что-то тревожило его днем и ночью. Что-то преследовало его и пыталось взять под контроль. У него бывали приступы плохого настроения и раздражения. Иногда он полдня проводил в часовне. А недавно юноша стал жаловаться на странный повторяющийся кошмар — какую-то чепуху про змею и орла. Фальконер не мог разобраться в его проблемах.

Проповедник устал. Он почувствовал неожиданный приступ ярости. К черту старость, слабость и тяжесть на подъем!

Он направился к трейлеру. Доктора говорили, что сердце его сдает. Почему же он так боится попросить Уэйна вылечить его, поставить заплатки, снова сделать сильным?

Ответ на этот вопрос был очевиден: он слишком боялся того, что излечение Уэйном Тоби было странной — и страшной! — случайностью. И если Уэйн постарается излечить его, но ничего не получится... Семь лет он слышал голос Рамоны Крикмор, колдуньи Готорнской долины, сказавшей на проповеди, что он и Уэйн — убийцы. В душе Фальконера далеко от света, в темном углу, не известном ни Богу, ни Сатане, а только очень испуганному животному, семь лет дрожал тонкий нерв: «Что, если?.. Что... если?..»

Что, если Уэйн все прекрасно знает? Знает с того момента, когда коснулся ног маленькой девочки-калеки, разучившейся ходить?

«Нет, — сказал сам себе Фальконер. — Нет. Через моего сына действует Господь. Он вылечил глупое животное? Он вылечил тысячу людей».

Проповедник потряс головой, желая прервать размышления, прежде чем они принесут ему боль. Он добрался до сияющего серебром трейлера и вошел внутрь. Висящий на стене плакат «Верь!» произвел на него успокаивающее воздействие.

Они молчали от самого дома. Джон Крикмор следил за дорогой, вьющейся в желтом свете фар; он намеренно ехал медленнее, чем разрешалось на этом участке.

— Ты уверен, что не пожалеешь? — спросил он наконец, поглядев на сына. — Я могу развернуться на следующем проселке.

— Я хочу поехать, — ответил Билли. Он был одет в чистый, но тесный темный костюм, накрахмаленную белую рубашку и яркий галстук.

— Тебе решать. Я сказал все, что мог.

Джон ехал с застывшим и хмурым лицом; он выглядел так же, как рано утром на прошлой наделе, когда, выйдя на террасу, увидел чучело, повешенное за шею на ветке дуба. Оно было обернуто в использованную туалетную бумагу. С того самого вечера, когда Билли и Лемер Четем побывали на лесопилке, атмосфера вокруг дома Крикморов с каждым днем все больше накалялась. Четем ходил по городу и рассказывал всем, имеющим уши, о том, что случилось на лесопилке. Вскоре история начала приукрашиваться различными выдумками вроде того, что Билли командовал демонами, кишащими между машин. Джон понимал, что все это глупости, но объяснить это никому не мог. Когда он в последний раз приезжал к Куртису Пилу, чтобы поиграть в шашки, все сначала замерли, а потом стали разговаривать, совершенно не обращая на него внимания, как будто он был невидим. Через десять минут Пил сказал, что пора расходиться. Однако позднее Джон увидал их всех, сидящих на скамейке перед магазином Ли Сейера. В центре, улыбаясь, как гиена, сидел Ральф Лейтон.

— Это тебя мама надоумила? — неожиданно спросил Джон.

— Нет, сэр.