Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

Во время длинного монолога Науэля Дитрек стискивал виски, точно его голова грозила расколоться надвое. Когда Науэль наконец умолк и сосредоточился на своей жвачке, Дитрек послал ему угрюмый взгляд.

– Никуда без скандалов, Науэль? Ты даже не смог оставить наш паршивый городишко, не перебудоражив всех и вся.

– Да, это было забавно.

– Ты, должно быть, почувствуешь себя очень значительным, услышав, что человек, чью частную жизнь ты предал огласке, покончил с собой. Помнишь его?

– Я рад, что он нашел самый легкий способ решить свои проблемы, но его смерть мне не льстит. Он был так ничтожен, присутствует он в этом мире или не присутствует, без разницы. Это как прихлопнуть муху, – Науэль взмахнул пушистыми ресницами, встречаясь взглядом с Дитреком. – Ты насекомое покрупнее. Может быть, слепень. Если ты когда-нибудь трахался на берегу озера, то знаешь, как люто они впиваются в задницу. В точности как ты. И не втягивай воздух с таким усилием. Я знаю, тебе ужасно тяжело все время вдыхать собственную вонь, но выпученные глаза тебя не красят.

– Тебе мало того, что ты устроил в тот раз? Ты развлекся недостаточно?

– Ты смешной, – фыркнул Науэль, сбрасывая ноги с журнального столика и поднимаясь. – Недостаточно? – повторил он на три тона ниже обычного, изображая Дитрека. – Это как спросить: «Ты уже обедал десять лет назад, тебе этого недостаточно?»

– Не трогай мои вещи, – безжизненно выговорил Дитрек и запрокинул голову, откинувшись в кресле.

– Классная фигня, – сказал Науэль, хватая что-то с полки. – Что это? Охренеть. Самая выпендрёжная зажигалка, что я только видел. А сколько книг. Какие-нибудь читал? Серьезно? Целых две? Я вот, знаешь ли, только смотрю картинки. Но и картинки-то смотрю бездарно.

Дитрек потер лоб кончиками пальцев.

– Мне нужно покурить.

– Пожалуйста. Я даже разрешаю тебе закидать себя сигаретами и поджечь.

– Сигареты в другой комнате.

– Отправляйся в путь, но не смей оставлять нас надолго. Мы зальем ковер слезами, что может помешать акту самосожжения.

– Какую чушь ты несешь, – с досадой отмахнулся Дитрек.

– Я просто вытрахиваю тебе мозги. Какая разница, что я говорю, если при этом я достигаю своей цели – выбесить тебя?

Дитрек молча прошел мимо него. Он отсутствовал минуты три, и Науэль сказал, повысив голос так, чтобы его было слышно в соседней комнате:

– Не советую тебе предпринимать какую-нибудь из тех маленьких глупостей, которые гнездятся сейчас у тебя в голове. Не выпутывайся из старых проблем, создавая себе новые.

Дитрек не ответил, но, когда он вошел в комнату, на его губах змеилась улыбка. Он уже не походил на того невозмутимого респектабельного типа, что открыл нам дверь. Кожа вокруг глаз собралась в маленькие морщинки, что придало ему вид одновременно язвительный и отчаянный. Волосы встали торчком, как будто он теребил их, лихорадочно размышляя, что же ему делать. Он рухнул в кресло, неаккуратно расковырял пачку и, направив на Науэля взгляд исподлобья, достал сигарету.

– Маленькие глупости, хех? Ты так это называешь?

– Ну да. Прострелить мне затылок. Закатать в ковер и отвезти на помойку.

– Что-то вроде. Брось-ка мне зажигалку.

Науэль кинул ему зажигалку и перешел к следующему стеллажу. Дитрек прикурил со второй попытки.

– Много у тебя пластинок, но, учитывая твои вкусы, это то же самое, как если бы у тебя была большая куча дерьма.

– Убери от них руки, – поморщился Дитрек. – Идея с ковром мне понравилась. И пистолет у меня есть. Раскроить тебе череп – полагаю, лучшее, чем я могу занять себя в этот вечер.

– Не получится.

– С чего такая уверенность?

– Интуиция, – милейше осклабился Науэль. – До сих пор она меня не обманывала. Можно сказать, жопой чую неприятности. Сейчас они мне не грозят.

– Да, жопа у тебя чувствительная, – согласился Дитрек и глубоко затянулся. От горького запаха его сигареты, разошедшегося по комнате, я ощущала тоскливую пустоту в животе. Мое больное горло засаднило сильнее.

– Не то слово. Она регулярно спасает меня от неприятностей. Но она же мне их и находит. Иногда я думаю: в чем дело с вами? – продолжил Науэль иным тоном. – Что не позволяет вам окончательно избавиться от меня? Какая-то старая привязанность. Забавно. Но мне-то ничего не мешает поднять на вас руку.

Дитрек угрюмо выдохнул дым вниз. Его опущенные веки закрывали глаза словно свинцовые шторки. Сигареты помогали ему вернуть если не самообладание, то видимость его.

– Я знал, что однажды ты доберешься до меня, – произнес Дитрек ровно и обволокся облаком дыма.

– Все те же сигареты. Я вспомнил их по запаху, – сказал Науэль. – Убийственный консерватизм.

– Я бросил. Ты заставил меня начать снова, – буркнул Дитрек. – Я знал, – повторил он задумчиво. – Когда я встречался с тобой в последний раз… ты был очень зол. Говорил гадости с улыбкой и притворялся, что шутишь. Смотрел на меня так, будто мечтал разбросать мои внутренности по округе. Чистая ненависть. Кристальнейшая. Я не мог понять, чем я заслужил ее. Только думал: когда она началась? Была ли она всегда? Только чувствовал: ты становишься опасным. И после я не захотел видеться с тобой. Никогда в своей жизни я не наблюдал, чтобы кто-то преобразился так… стремительно и пугающе.

Науэля не интересовали признания Дитрека. Его занимало другое.

– Ты это слушаешь? Ты действительно это слушаешь? – он удерживал пластинку двумя пальцами. – «Когда сердце плачет». Ох, блядь, – он достал из конверта блестящий черный диск. – Не могу поверить, что держу это в руках. Не, я совсем не против приторных песенок, но не когда их исполняет дремучий, закоснелый, тупой, бездарный мудак. Нахрен, – он вдруг резко швырнул пластинку через всю комнату, и Дитрек вздрогнул, когда диск, вращаясь, пролетел возле его щеки, прежде чем расколоться надвое, ударившись о стену.

– Не дергайся, – спокойно сказал Науэль. – Если бы я хотел попасть в тебя, я бы попал.

– Почему же не хотел? – спросил Дитрек с явным недоумением.

– О тебя она бы не разбилась. О, еще одна дерьмовая пластинка. Сколько их у тебя? – он швырнул вторую пластинку. – Это главная проблема с ними. Они такие хрупкие.

– Перестань громить мой дом, – безнадежно приказал Дитрек.

– Я очищаю твой дом от плохой музыки. Просто смешно, этот придурок сорок лет таскается с одной мелодией. Ненавижу плохую музыку.

– Сколько? – спросил Дитрек.

Науэль как будто бы забыл о его существовании, вытянув из стопки очередную квадратную коробку и уставившись на нее в недоумении.

– У тебя есть этот альбом? У тебя?

– Эту пластинку купила моя жена, – голос Дитрека совсем обесцветился. – Я повторяю, сколько?

Науэль прижал пластинку к груди, демонстрируя обожание и инфантилизм. На его губах плавала первая за сегодня настоящая улыбка.