Виталий Конеев - Гнев Бога

И он, тяжело переживая прошлые свои минуты унижения перед Цезарем в ярости бросил чашу на пол. Все насторожились, ожидая ответа царя. У того от бешеного прилива крови к голове потемнело в глазах. Но приветствие Иродиады заставило его опомниться и даже улыбнуться взъерошенному философу, который чем сильнее страдал за свой страх перед Цезарем, тем сильнее жаждал проявить сейчас смелость, презрение к людской слабости и искал повод для дерзкого поступка, чтобы успокоить этим свою измученную совесть.

Антипатр, пожав плечами, с мягкостью в голосе сказал:

– Сенека, если ты обращаешься ко мне, то я отвечаю: мне чужеземцу трудно судить о ваших нравах.

И он направился к Иродиаде под одобрительный гул голосов и хлопки аплодисментов. Антипатр селя в кресло рядом и иудейкой, сделал нетерпеливый знак юным поэтам, которые окружали Иродиаду, удалиться прочь. Иродиада из-под полуопущенных ресниц рассеянно следила за Иудой, о чём-то думая и слегка улыбаясь хитрой улыбкой. Она вздрогнула, когда услышала голос Антипатра:

– Я хочу поговорить с тобой. Обрати на меня свой взгляд.

Пушистые ресницы Иродиады затрепетали, потому что властный рык царя грубо пронзил её мысли. И молодая женщина, возмущённая тем, что её так неучтиво обеспокоил её дядя, подняла голову и холодно посмотрела на царя широко открытыми глазами, в которых появился гнев. Губы Иродиады уже презрительно покривились. Она уже готова была сказать что-то неприятное для него, но он, боясь её оскорбительных слов, торопливо простёр к ней руку и заговорил:

– Иродиада, выслушай меня. Я буду не многословен, как все эти трусливые римляне.

– А мне говорили, Антипа, что когда ты видел отца своего – Ирода Великого – то всякий раз от страха падал на землю.

Антипатр поморщился. Он уже успел забыть давний страх перед отцом. И теперь напоминание о нём больно резануло его душу. Но ведь резала душу красивейшая из женщин. Он вздохнул и продолжал:

– Я пришёл сказать тебе: войди в мой дом.

Изумлённая Иродиада всплеснула руками и сердито прошептала:

– Да как ты посмел говорить мне такое, ничтожный Антипа. Ведь ты знаешь, что меня насильно выдали замуж. И я не хочу второй раз, оставляя ничтожного супруга, идти к худшему…

– Иродиада, выслушай меня. Я в милости у Цезаря и скоро буду царём всей Палестины. А ты станешь царицей. Тебе будут завидовать во всём мире. Тобой будет восхищаться Рим.

Красавица сделал протестующий жест.

– Замолчи немедленно, ничтожный Антипа, в противном случае я начну смеяться. А когда меня спросит Филипп, что меня смешит, то я скажу ему о твоих словах.

Антипатр откинулся на спинку кресла и тихо застонал. При мысли, что сегодня ночью Филипп будет прикасаться к ней, царь ощутил в душе жгучую ревность, как если бы Иродиада была его женой. Он задыхался и безумными глазами скользил по её телу.

Иродиада была прелестной в своём гневе. Ею любовались, ей говорили приятные слова. И от этого она быстро успокоилась, обратилась к Германику и рассказала ему, как Иуда только что сражался с толпой черни.

Полководец ожидал наступления благоприятных дней, указанных гарусниками, чтобы отправиться на Восток для разрешения кризиса власти в Армении и Парфии.

Тиберий более из зависти к славе молодого полководца, чем из страха, не позволил ему закончить завоевание Германии и тем навсегда обезопасить римские провинции от нашествия неспокойных варваров – заставил его покинуть верные ему легионы. А потом нашёл предлог, чтобы выслать полководца из Рима, где народ уже прямо называл Германика Цезарем и связывал с ним надежды на возвращение к народовластию.

Лицо Германика было полно грусти. Страдал ли он от того, что ему не удалось выполнить на севере свои честолюбивые замыслы или он предчувствовал, что никогда не вернётся из далёкой Азии?

Он указал Иуде на место рядом с собой, и когда тот, взволнованный от чести, алея щеками, сел в кресло, Германик попросил у него меч. Окинул одобрительным взглядом окровавленный клинок и показал его всем.

– Вот оружие римского гражданина!

Все наградили аплодисментами юного центуриона. Германик повернулся к смущённому Иуде.

– Я беру тебя с собой на Восток. И скажу об этом Цезарю

Сенека, влюблено глядя на Германика, воскликнул:

– Цезарь, мы будем ждать тебя и надеяться, что к твоему возвращению тиран подохнет!

Кто-то крикнул:

– Сенека, будь осторожен!

Философ поднял голову и, ударяя кулаком по столу в такт своим словам, громовым голосом заговорил:

– Я римлянин и говорю прямо: тиран потворствует разврату, лицемерию, предательству! Он губит государство, потому что превращает всех нас в трусливых рабов! Мы боимся говорить то, что думаем! Мы лжём и лжём и верим в эту ложь, так как она угодна тирану. Всякий, кто скрывает от ближних свои мысли, трус и негодяй, недостоин называться римлянином!

Слова Сенеки настолько сильно возбудили чувства римлян, что они вскочили на ноги и с увлажнёнными глазами начали аплодировать философу, хотя все понимали, что уже завтра список их имён будет лежать на столе Тиберия. Однако в эту минуту, в ярости, что они жили в страхе за своё будущее, римляне обрушили поток оскорбительных слов в адрес тирана, и появись он сейчас где-то рядом, его бы разорвали на куски.

Германик быстро поднял руку, обвёл ею кричавших римлян и в наступившей тишине сказал:

– Вы можете говорить что угодно о Цезаре – это ваше право – но прошу вас не говорить о нём в моём присутствии. Он мой отец.

Во время этих криков Иуда зачарованно смотрел на Иродиаду, не замечая, что Антипатр, угрюмо насупив брови, метал свой тяжёлый взгляд на юношу, потом переводил его на Иродиаду, и всё более мрачнел.

Для Иуды, влюблённого внезапно в первый раз, вокруг царила тишина. Он уже забыл, где находился. И когда Иродиада, поправляя складки столы, сделала жест рукой, похожий на приглашение сесть рядом с нею, Иуда немедленно выполнил её приказ. И тем заставил красавицу покраснеть: ведь она не приглашала его к себе! Иродиада из-под ресниц глянула вокруг на гостей, которые уже спокойно стали рассуждать о причинах падения нравов. Она, боясь, что все могли увидеть её чувства, отвернулась от Иуды. Тот в изумлении замер, не понимая её поступок, как внезапно к его руке слегка прикоснулись пальцы Иродиады. Он едва не вскрикнул от счастья. Иродиада торопливо шепнула ему:

– Опусти глаза. Ты выдаёшь меня всем.

Иуда послушно глянул в пол, чутко реагируя на каждое движение молодой женщины, на её голос. И в то же время он пытался одёрнуть себя, не понимая, почему так быстро он полюбил Иродиаду. Впрочем, он знал её давно.

Да и трудно ли обаятельной, дерзкой женщине обольстить юнца, который в своей короткой жизни знал только одну женщину – мать.