Литтмегалина - Дом на берегу

Я потянула за одеяло, но Колин прижал его к себе ладонями.

– Не надо смотреть на мои синяки. Они скоро заживут.

Я едва не заплакала. Снова.

– Почему ты не предупредил меня? Вдруг бы ты действительно умер?

– А то здесь, в этом доме, я живу, – Колин смотрел в пространство расфокусированным взглядом. Мысленно он был далеко отсюда.

– Что с тобой? Как они могли появиться, эти кровоподтеки?

– Оно боится света. Настолько, что начинает метаться внутри и ранит меня самого.

Я смотрела на него в тихом ужасе.

– О ком ты?

Колин молчал.

– Колин, я устала от тайн.

Но и не была уверена, что готова к правде. Поэтому не стала возражать, когда он сменил тему:

– Мне понравилось море. Оно такое же мрачное, как я. И большое. Однажды я переплыву его.

Я улыбнулась.

– Это невозможно.

– Когда-нибудь я стану очень сильным. Леонарду не приходит в голову, что, хотя сейчас мои дела плохи, в будущем, повзрослев, я все изменю. Я создам себе другое, здоровое тело. Леонард считает, что всегда будет мне нужен. Но я уже не нуждаюсь в нем. В один прекрасный день я избавлюсь от него.

Я почувствовала, как слезинки на моих ресницах превращаются в лед.

– Снег мне тоже понравился, – ровным тоном продолжал Колин. – Но я хотел бы увидеть деревья, траву, цветы. И я увижу. Когда весь мир станет принадлежать мне, каждая его часть, я начну перемещаться – из города в город, из страны в страну. Никогда больше не буду привязан к одному месту.

– Я слышала подобное.

– От Натали?

У меня ком стоял в горле, поэтому я просто кивнула.

– Почему она не видит меня таким, какой я есть? – спросил Колин. – Почему она винит меня во всем?

Я не знала и была только рада, когда он переключился на другое:

– Ты когда-нибудь видела, как канарейки пьют? А я видел.

Жюстина спорхнула с карниза и аккуратно опустилась на спинку кресла. В полумраке, стоящем в комнате сегодня, она двигалась не очень активно.

Колин чувствовал себя неважно и вскоре отпустил меня. Уходя, я оглянулась на него. Его лицо было бледным и прозрачным, как лепестки цветов в оранжерее, которые сегодня все склонились к самой земле.

В своей комнате я попыталась заняться рисованием, чтобы отвлечься от угрызений совести, но не смогла придумать, что нарисовать. В животе урчало от голода – я не спускалась к завтраку, потому что мне было стыдно посмотреть в глаза Леонарду после того, как я едва не убила Колина. О Леонарде говорили столько гадостей, я сама начала думать о нем не лучше, но вчера он был так испуган и взволнован, что прежние заявления Колина о безразличии к нему кузена потеряли всякий смысл. Леонард так и не принял моих извинений, и они по-прежнему жгли мне язык. Я должна была попытаться еще раз.

Даже если это была большая глупость с моей стороны, я поправила платье и волосы и направилась на третий этаж. Прежде чем выйти из комнаты, я посмотрелась в зеркало, пытаясь подбодрить себя, но глаза у моего отражения были такие грустные и растерянные, что мне только стало хуже.

Дверь в кабинет Леонарда была открыта нараспашку, но самого Леонарда не было видно. Я чуть было не воспользовалась этим предлогом, чтобы сбежать, но заставила себя войти. Мое внимание сразу обратила на себя раскрытая книга, лежащая на столе. Она была громадной, с пожелтевшими от времени страницами – они даже пахли стариной, обнаружила я, придвинувшись ближе. Страницы пестрели причудливыми значками, выведенными вручную черными чернилами. Очень странные знаки, но меня заинтересовали не они, а картинка. На ней был изображен обнаженный человек, все тело которого покрывали тонкие, состоящие из мелких символов строчки, вытатуированные на коже.

– Это хинди, – услышала я резкий, отрывистый голос Леонарда. – Вы знаете хинди?

– Нет, – вздрогнув, прошептала я, застигнутая врасплох.

– Тогда что, позвольте узнать, вы высматриваете в этой книге? – Леонард сел за стол. Захлопнул книгу. Он был в полном порядке – волосы, одежда. Сама элегантность. Но злобное выражение его глаз напоминало о скорпионе. Да, он мог ужалить. Он мог видеть мысли в моей голове прямо сквозь мой лоб.

– Ничего, – мне хотелось бежать, но шок сковал меня, и я не могла пошевелиться. Меня точно опутали невидимые путы – ноги окаменели, руки прижались к телу. Дверной проем все это время был виден мне боковым зрением с того места, где я стояла, рассматривая книгу. Если Леонард не вошел из коридора, откуда он появился?

Было ли случайным совпадение татуировок на иллюстрации с теми, что я увидела во сне на теле Леонарда? Был ли мой сон сном? И сколько еще мне нужно размытых, туманных свидетельств, на которые так легко закрыть глаза, продолжая жить в счастливом неведении? Я понимала, что не должна спрашивать себя об этом сейчас, стоя перед изучающим меня Леонардом, но не могла остановиться.

Леонард осклабился. Я вдруг услышала тишину – громко-громко, громче любого шума, и зажала бы уши ладонями, если бы руки подчинялись мне. Затем я почувствовала, что уменьшаюсь. Стол передо мной становился все больше и больше, пока не превратился в возвышающуюся надо мной громадину. Под ним я увидела блестящие, идеально чистые ботинки Леонарда – такие огромные, что они могли бы раздавить меня, как букашку. Я подпрыгнула от испуга, когда Леонард с грохотом обрушил ладони на поверхность стола. Пальцы, каждый шире моей талии, обхватили край, когда Леонард потянулся через стол, и я увидела его чудовищное лицо, нависшее надо мной. «И ЧТО ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ СДЕЛАТЬ?» – прошипели его жесткие, бледные губы, и слова обрушились на меня, как камни…

– Что вы намерены сделать? Зачем пришли? – спросил Леонард, стремительно возвращаясь к обычному размеру. Гулкое эхо, сопровождавшее его голос, исчезло.

Я заморгала.

– Я… я хотела извиниться. Простите меня за мое своеволие.

Леонард откинулся в кресле. И, хотя его зазмеившаяся улыбка не сулила ничего хорошего, сказал:

– Извинения приняты.

Путы ослабли, беззвучно упали на пол. Я пулей вылетела за дверь. Ноги сами привели меня в единственное убежище, где я могла спрятаться от Леонарда. Там я села прямо на пол, возле кадки с высохшими цветами. Обняла руками колени, опустила голову и заставила себя дышать ровно. Горло все еще стискивал спазм.

Все это время я старалась быть рациональной, постоянно напоминая себе, что даже если я осталась бесприютной и неимущей, моя рассудительность остается при мне, а уж с ней я не пропаду. Здравый смысл был моим последним утешением, моим прибежищем в бури. Но то, что происходило в доме Леонарда, было пугающим и бессмысленным, разрушающим мое здравомыслие, лишающим меня последней опоры…

Как бы то ни было, стоило мне немного успокоиться, как я вцепилась в остатки моего разума. Нет ни одной веской причины впадать в панику. Да, все люди в этом доме явно не в себе, ну и что с того? Колин говорит странные вещи, но он всегда их говорил. Он вообще странный. Существует множество плохо изученных, малоизвестных болезней, среди которых может найтись и та, при которой солнечный свет вызывает повреждения кожи. Если это такая экзотическая болезнь, то неудивительно, что я о ней никогда не слышала.