Литтмегалина - Дом на берегу

Последнее замечание прозвучало жутко, но я не стала уточнять, что Натали имела в виду.

– Для чего такая изолированность?

– Все кристально ясно, Умертвие. Он боится, что мы выболтаем что-нибудь и это ему повредит.

– Что, например?

– Что угодно. Сам факт, что Леонард жив, наверняка является тайной. Полагаю, он изменяет внешность, выходя за пределы дома.

На меня накатило ощущение дурноты. Подобные рассуждения настораживали сами по себе. Я где-то читала, что бред параноидального психопата может быть очень убедительным. Но пока одна моя часть тревожилась о психическом здоровье Натали, другая верила ей.

– В газете наверняка хватало объявлений от гувернанток. Но Леонард выбрал твое из десятка подобных. Почему? – осведомилась Натали.

– Случайность.

– Нет, просто ты ничья. У тебя нет родственников, друзей, никого, кто хватился бы в случае твоего исчезновения. Поняла принцип?

– У миссис Пибоди есть дочь. Да, они в ссоре, но все же…

– Ее дочь столько лет на дне океана, что вряд ли от нее остался хоть кусочек – всё рыбы съели, – Натали небрежно отбросила окурок на ковер.

Я подняла окурок заледеневшими пальцами и положила его в пепельницу.

– От того, что ты говоришь, у меня мороз по коже. Такого быть не может. Да и как бы Леонард узнал об этом?

– В этом мире нет того, что он не смог бы узнать, если бы захотел.

Я подумала о дневнике, найденном на чердаке. Я так и не набралась наглости раскрыть его. Что-то твердило мне, что Леонард очень рассердится, если проведает о нем. Но столько времени прошло, а дневник оставался там, где был – под матрасом.

– Что-то ты побледнела. Ладно, сменим тему, – смилостивилась Натали. – Принеси мне свои рисунки.

Я много рисовала в последнее время, и рисунков накопилась целая стопочка. Натали бегло просмотрела их.

– Неплохо. Ты хорошо чувствуешь цвета. Выстраиваешь гармоничную композицию. У тебя уверенные штрихи.

Я просияла, но Натали продолжила:

– Хотя в целом – барахло. Такие рисунки не жаль подкладывать под кофейные чашки. Или складывать на них рыбные кости.

Покраснев до корней волос, я собрала свои произведения, которые теперь и мне самой казались поблекшими и неинтересными.

– Одни пейзажи. Скучно. Прилепилась к обыденности, как муха к липкой ленте. Хоть не вазы, и на том спасибо.

– Вазы мне надоели. Но я не могу придумать ничего лучше.

– Разумеется. Ты же придушила свое воображение, – Натали села и развела руками. – Отпусти свои чувства, мысли.

– Знаю-знаю. Ты все время говоришь мне об этом. Но я вовсе не зажимаю себя. Я чувствую, как чувствую.

– Да ладно. Я нравлюсь тебе много больше, чем ты признаешь, я тебе нравлюсь. Маленькое чудовище тебя угнетает и пугает, но ты заставляешь себя любить его.

– Неправда, – Натали уже стояла возле меня, и, так как она была намного выше меня, мне приходилось смотреть на нее снизу вверх, что не придавало уверенности. – Мне нравится Колин. Он хорошо ведет себя в последнее время.

– Это не связано с его поведением, как и с его внешностью, здоровьем и учебными достижениями. Это касается чего-то, что есть в нем, и от чего тебя – и любого – воротит.

– Ты хочешь, чтобы я обращалась с ним плохо. Вот чего ты добиваешься, Натали.

– И это тоже. Наверное, я просто немного ревную, – рассмеялась Натали и затем поцеловала меня в губы.

Это было так внезапно, что я не успела даже отпрянуть от испуга. Комната как будто перевернулась, и потолок стал полом – я потеряла пространственную ориентацию. Губы Натали были горячими, ее пальцы на моей шее – холодными, а глаза, когда она отстранилась от меня, ехидными, как всегда.

– Надоело сидеть в комнате, – сказала она как ни в чем не бывало. – Пошли погуляем.

Мы долго бродили вдоль океана, а я все не могла успокоиться. Под моими веками мелькали радужные полосы, а с ресниц падали слезы. Натали считала меня холодной и бесстрастной – но я такой не была.

– Темнеет, – заметила вскоре Натали. – Расходимся.

Мне хотелось попросить ее побыть со мной еще немного, но по прошлому опыту я знала, что ничего не добьюсь. Если, когда начинались сумерки, я была у нее в комнате, Натали просто выставляла меня за дверь. Я не понимала, почему, ведь зимой темнеет рано, и до часа, когда придется отправиться спать, еще так много времени. Но Натали не объясняла свои правила.

Когда на следующее утро, во время совместного завтрака, который стал нашим обычным ритуалом, Колин спросил меня, что мы делали вчера с Натали, я почему-то ужасно покраснела и ничего путного сказать не смогла.

Жюстина, которую Колин решился-таки выпустить, летала по комнате. Колина восхищало, что она сама возвращается в клетку, когда проголодается. Я предложила запереть ее, но он отказался.

– Пусть хоть у кого-то из живущих в этой комнате будет возможность перемещаться как хочется.

– С первым днем зимы тебя, – сказала я.

– Там есть снег? – Колин вывернул голову, пытаясь посмотреть в окно позади него, но оно было расположено слишком высоко.

– Нет. Только замерзшая грязь.

– Извести меня, как выпадет снег.

– Непременно.

С помощью куска булки мы попытались приманить Жюстину на одеяло, поближе к Колину, но она пока еще была слишком пуглива и недоверчива.

– Я хочу ее потрогать, – прошептал Колин.

– Если закрыть занавески, в темноте я смогу ее поймать. Хочешь?

Колин задумался.

– Нет. Так не нужно. Лучше я попробую нарисовать ее. Подай мне бумагу и карандаши.

Наступление декабря ознаменовало скорое возвращение Леонарда, и Натали вернулась к своему обычному настроению. Она захлопнулась, как шкатулка с секретом, и сардонические шутки хлынули потоком, одна чернее другой. Я догадывалась, что возвращение Леонарда пугает ее, но причины были мне неведомы. Тем не менее дни шли, а он не появлялся. Все расслабились. За исключением Натали, чья мрачность все усугублялась. Она перестала звать меня к себе и даже начала избегать. Когда я сама пыталась заговорить с ней, она разворачивалась и уходила прочь, что приводило меня в отчаянье.

– Пожалуйста, не поступай так со мной! – воскликнула я, проскользнув в ее комнату. – Почему ты стала такой равнодушной? Я тебя рассердила?

Натали стояла одетая как для выхода на улицу. На ней была кожаная шоферская куртка и грубые ботинки с высокой шнуровкой.

– Ладно, – сказала она, мельком глянув на мое несчастное лицо. – Собирайся.

На улице шел дождь. Я следовала за Натали даже когда поняла, что она направляется к мотоциклу.

– И чтобы ни звука, – сквозь зубы процедила Натали.

Пытаясь усесться, отчаянно путаясь при этом в юбке, я ощущала недовольство Натали так же отчетливо, как если бы меня бил град. Я едва не полетела на землю, когда мотоцикл резко сорвался с места. Зажмурив глаза, я прижалась к Натали. Даже если мне страшно, я должна быть рядом с ней.