Литтмегалина - Дом на берегу

– Какой светлый период?

– Леонард уехал. Свобода!

– Вот как, – я призналась себе, что новость меня обрадовала. – И надолго?

– Вернется не раньше декабря, то есть не раньше, чем через две недели! – Натали широко улыбнулась.

Никогда прежде я не видела ее такой радостной. Но мне все еще было сложно отвлечь свои мысли от Колина. С того дня, как я обняла его, мы незаметно сблизились. Я перестала беспокоиться о том, что потеряю работу. Больше меня заботило, чтобы Колин относился ко мне хорошо.

– Я так и не выяснила, чем болен Колин. Иногда он говорит про какие-то боли, но каждый раз они возникают в разных частях тела. Подозреваю, что он фантазирует.

– Забудь об этом! – закричала Натали. – Ты эдак совсем рехнешься.

– Иногда мне так хочется, чтобы я была кем-то мудрым и опытным… Тогда я знала бы, что делать. Не была бы в такой растерянности, как сейчас.

– А мне хочется быть птицей, чтобы летать и гадить Леонарду на голову, – рассмеялась Натали. – Но наши мечты бессмысленны. Мы те, кто мы есть. Так что давай сосредоточимся на том, что вокруг нас, раз уж нам наконец-то достался не слишком поганый день!

– То, что я делаю, разве не есть «сосредоточение на том, что вокруг меня»? – спросила я, но Натали, не слушая, хлопнула меня по плечу.

– Догоняй!

И помчалась вдоль берега.

– Подожди, я не могу так быстро! – пропищала я, устремляясь за ней.

Натали, отдаляясь, уменьшалась в размерах. Я задыхалась в тяжелом пальто и скользила по камням, рискуя упасть в воду. Натали остановилась. Будучи слегка близорукой, я не сразу смогла рассмотреть, что она делает. Темные оболочки падали к ногам Натали, пока она не осталась молочно-белой. Я перешла на шаг, спотыкаясь о собственные ноги.

– Натали! – прокричала я, но она уже сиганула в темную воду. У меня мигом открылось второе дыхание, и в секунду я оказалась возле ее одежды, беспорядочно разбросанной по берегу.

– Что ты делаешь! – завопила я. – Возвращайся назад!

Натали оглянулась. Ее улыбка сверкнула, как жемчужина, среди черной раскачивающейся воды. Затем Натали исчезла из виду. Я бросилась к воде, и мои ботинки мгновенно промокли насквозь. Я не умела плавать и не могла вытащить Натали. Она была так далеко…

Я села на берегу и заплакала.

– Дура, чего ты ревешь?! – закричала вдруг Натали прямо мне в ухо.

Не веря, что она вернулась ко мне, я взглянула на нее снизу вверх. Натали была совсем голая, ее волосы повисли сосульками, ресницы слиплись. Вода, капающая с нее, летела косо, потому что дул пронизывающий ветер, но Натали сияла, как будто ее грело горячее июльское солнце, а не стоял ноябрь месяц. У нее даже губы не посинели.

– Ты могла утонуть! – всхлипнула я.

– Я не могу утонуть.

– Вода такая холодная…

– Да я привычная. Могла бы плыть, разбивая лед, если б пришлось, – Натали неспешно натягивала на себя одежду.

– Ты простудишься!

– Никогда не простужалась. Даже в детстве.

– Идем быстрее в дом!

– Умертвие, ты всполошилась зря, – убеждала меня Натали.

В ботинках у меня хлюпала вода, а зуб не попадал на зуб, как будто это я прыгнула в море.

Ночью я ворочалась в постели, снова и снова представляя себе стройное, блестящее от воды тело Натали. Ее поступок вызвал мое неодобрение… и зависть. Как это – быть настолько бесстыдной, чтобы раздеться на морском берегу? Как это – быть такой смелой, чтобы прыгнуть в холодные волны и заплыть так далеко? Как это – говорить, что хочешь, не заботясь о приличиях и не боясь уязвить кого-то? Я хотела быть ей. Я хотела быть с ней.

Устав призывать сон, я зажгла лампу и уселась за стол. Решила нарисовать портрет Натали – запечатлеть ее такой, какой она вышла из моря, точно рожденная в его пучине. Меня охватила скованность от мысли изобразить Натали обнаженной, но я напомнила себе, что художники эпохи Возрождения грешили тем же со своими натурщицами. Нарисовав берег, несколькими штрихами я обозначила волны. Набросала овал лица Натали. Но когда пришла пора очертить плавные, гибкие линии ее тела, моя рука до того ослабла, что мне не хватило сил надавить на карандаш достаточно, чтобы он оставил след на бумаге. «Почему я боюсь?» – спросила я себя, зажмуривая глаза. И что это за странное чувство, что росло с каждым днем, наполняя меня, так что ему уже стало во мне тесно?

Незадолго перед рассветом, уже не надеясь заснуть, я спустилась в кухню чтобы согреть себе стакан молока. На полу, в центре квадратика блестящей каменной плитки, сидела маленькая черно-белая кошка. Я позвала ее, но кошка грациозно скользнула мимо, исчезая в темном коридоре. Пока я пила свое молоко, мне пришла в голову мысль, что, если бы Леонард находился в доме, ночью я бы не решилась даже кончик носа из своей комнаты высунуть. Ни за что на свете.

Утром, когда я пришла к Колину (чуть пораньше, не дождавшись обычного времени), он лежал с широко раскрытыми глазами. Занавески были отодвинуты, открывая окно полностью, и, хорошо освещенная, комната смотрелась совсем иначе.

– Она кричит, – сказал Колин, кивнув в сторону канарейки.

– Поет, – поправила я.

– Зачем она это делает?

– Радуется новому дню.

– Считаешь, ей нравится у меня?

– Да. Видишь, как весело она прыгает по клетке.

– Она умеет раскачиваться на своих качелях, – сообщил мне Колин так потрясенно, будто звезды нападали за ночь на подоконник его комнаты. – Она добралась до них, цепляясь лапками за прутья клетки.

– Если мы выпустим ее в комнату, ты посмотришь, как она летает, – я села, положив на колени принесенные с собой книги. – Ты уже завтракал?

– Нет. Пибоди должна вскоре принести.

– Я спущусь сама. Я тоже еще не ела, так что позавтракаем вместе.

Миссис Пибоди ворчала, складывая еду на поднос.

– Попробуйте накормить этого ребенка, он же ничего не ест. Вот увидите, принесете все обратно.

– Что это? – спросила я, глядя на тарелку, полную варева неопределенного цвета.

– Овощное рагу.

– Есть что-нибудь другое?

– Но овощное рагу полезно.

– Но вы же сами сказали – он не станет его есть.

– Но оно полезно.

Мысленно вздохнув, я терпеливо объяснила:

– Если он все равно это не ест, какая разница, насколько оно полезно? Положите ему то же, что и мне.

Миссис Пибоди, недовольно бормоча себе под нос, собрала Колину другой завтрак. Уже привыкнув к ее частому ворчанию, я перестала обращать на него внимание, так же как Натали и Колин.

– Донесете?

– Донесу.

Совсем другое дело: булочки, золотистые снаружи, яично-желтые на разрезе, с тающими на них кусочками масла. Аппетитный запах выпечки заставил мой желудок нетерпеливо заурчать. Вряд ли Колин сможет оказаться от этой еды.

Когда я вошла, Колин трогал прутья клетки. Рукав его пижамы сполз, открывая запястье, такое хрупкое, что смотреть больно. Я повинила себя за то, что давно уже должна была проследить за его питанием. Ладно, еще не поздно все исправить. Намазав булочки джемом, я начала разливать кофе по чашкам. Затем принесла маленький столик для завтраков в постели, расположила его на одеяле перед Колином, поставила на столик поднос с едой.