Литтмегалина - Дом на берегу

Меня мутило. Я взяла стакан с прикроватного столика и попила. Вода была затхлой на вкус.

– Что случилось потом?

Колин посмотрел на меня колючим, строгим взглядом, придавшим ему сходство с маленьким старичком.

– Потом Темный Принц отравил Короля и Королеву. Он запер Принцессу в золотую клетку, а Принца превратил в огнедышащего дракона. Потому что на самом деле Темный Принц был не племянником Короля, а черным колдуном, мечтавшим захватить власть над королевством.

– Но в итоге сказка закончилась хорошо? – спросила я, хотя у меня не было надежды.

– Нет, конечно. Что поделаешь с колдуном? Темный Принц объявил себя королем, а те, кто пытался противостоять ему, были растерзаны и сожжены драконом, уже забывшим, что он был Принцем, и ставшим настоящим чудовищем, – Колин усмехнулся. – Поняла, о чем эта сказка?

– О чем?

– О том, что нельзя впускать незнакомцев в дом. Даже если они говорят тебе, что ты их знаешь.

Что можно сделать с колдуном? На протяжении нескольких дней я неизменно возвращалась к этому вопросу. Мое сознание искало выход, как крыса в лабиринте. Что может помочь, когда силы так неравны? Даже Давид не справился с Голиафом голыми руками – у него была праща. И ночью я узнавала обрывки своих дневных размышлений, воплощенные в снах. Снов мне снилось как никогда много. Снились барабаны, дым, горящие листья, глаза, сверкающие в темноте, и заунывный собачий вой. Снилось, что во время прилива волны были совсем красные и выбрасывали на берег кости. Снился Колин, с улыбкой переламывающий пополам маленьких вопящих человечков, а затем вдруг спрыгивающий с кровати и, пробив потолок и крышу, исчезающий в ночи… А перед самым пробуждением, каждое утро, я видела Леонарда, с издевательской ухмылкой глядящего на меня сверху, перегнувшись через стол. Как я не замечала прежде, до чего жестокое у него лицо, лишь прикрытое тонкой маской благопристойности? В одном из снов я пыталась убежать от Леонарда, от его сокрушающего смеха, но он бросил кольцо, которое окружило меня золотой, блестящей, непреодолимой стеной… Я опустилась на колени, закрыла голову руками, почувствовала, что задыхаюсь… и проснулась.

Я лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и прижимала ладони к затылку. «Что будет с нами со всеми? – подумала я, перевернувшись и глядя в растрескавшийся потолок. – Убьют ли меня, как девушек, что были здесь прежде? По какой причине от них избавились? Разобрались ли они с ситуацией, как и я? Или же просто не смогли сладить с Колином?» Мне было семнадцать, в смерть верилось с трудом. Но я понимала, что могу умереть вне зависимости от того, во что верю. Давние намеки Натали теперь казались такими прозрачными, что поразительно, как я умудрилась не понять их сразу.

Снова зашевелилась моя паранойя насчет дневника. Я ходила к морю по пять, десять раз на дню, но не могла себя успокоить. Я стала одержимой навязчивой идеей, завязла в тревоге, как в мокром песке. Сейчас мне подумалось, что, как бы далеко дневник ни унесло море, сегодня оно вернет его обратно. Леонард увидит разбросанные листы, прогуливаясь по берегу. Он прочтет строчки, даже если морская вода стерла их, не оставив следа, и задумается, как получилось, что дневник оказался на берегу. Потом ему придет в голову, что Натали бы ни за что не выбросила дневник. Значит, это сделала я. Значит, я все знаю.

– Какая-то вы бледная, – отметила миссис Пибоди, когда я спустилась за завтраком для себя и Колина. – И похудели еще больше. Точно вас что-то ест изнутри.

«Глупая Пибоди, – подумала я с внезапной злостью. – Черепаха, не знающая ничего, что творится вне ее панциря».

После обеда я пошла к морю. Долго ходила вдоль кромки воды, но дневника, конечно, не нашла. Я понадеялась, что его съели рыбы. На пути к дому я встретила Леонарда.

– Вы что-то потеряли? – спросил он, улыбнувшись. После того разговора в его кабинете, когда он принял мои извинения, его раздражение улеглось. О моем проступке он мне не напоминал.

Я подавила вскрик и посмотрела Леонарду прямо в глаза.

– Нет. Почему вы так решили?

– У вас ищущий взгляд.

А его глаза смеялись. Пока я смотрела на Леонарда, изящного и собранного, мой разум отказывался верить в мрачные истории о нем. Было так удобно притвориться, что все это неправда… Проблема только в том, что этого «всего» накопилось слишком много.

– Вас не было за завтраком.

– Я плохо себя чувствовала.

Он изобразил на лице сожаление. Что ему известно обо мне? Это походило на игру. «Известно ли тебе, что я знаю, что ты знаешь?» «Да, я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь». Или, может быть, я не знаю ничего. Или, может быть, он.

– В дальнейшем рассчитываю на ваше присутствие, – Леонард сверкнул зубами, ровными, слегка желтоватыми, как слоновая кость.

Мои нервы звенели. Я была почти уверена: ему известно, что я прочла дневник (в следующую секунду уже не так уверена). Так почему же я до сих пор не наказана за свое губительное любопытство? «Ожидание наказания может быть хуже самого наказания, – сказала как-то Натали. – А он знает о пытках все».

Следующим утром, пытаясь подбодрить себя перед завтраком, я навестила Натали. В ее комнате был бардак даже больше обычного, пахло перегаром и сигаретами. Сама Натали стояла возле зеркала, своим внешним видом настолько контрастируя с обстановкой и с тем, как она выглядела обычно, что я оторопела. Впервые за все время нашего знакомства она была одета в платье – снежно-белое, украшенное кружевом, с подолом, напоминающим формой перевернутый бокал для шампанского. На ногах у нее были туфельки, на руках – перчатки (на предплечье красовался синяк, но даже он был не способен отвлечь от общей картины). Гладкие волосы собраны в тяжелый узел.

– Натали, ты…

– Сама на себя не похожа? – весело завершила Натали.

– Я хотела сказать, что ты очень красивая. Но и это тоже.

– Это платье моей матери. Она была настоящая леди. Все удивлялись, что у такой, как она, может быть такая, как я. Пацанка, дикарка, – Натали скорчила гримаску.

Вокруг Натали висело облако грусти. И я спросила:

– Ты очень любила ее?

– Я? Хотелось бы ответить, что больше всех. Но я слишком честная. Так что… не знаю. Когда она умерла, я думала, что тоже умру. Но ничего, существую. И иногда почти рада, что ее нет. Не видит, во что я превратилась.

– Почему ты так ненавидишь себя, Натали?

– Потому что я заслуживаю ненависти, – Натали развернулась на каблуках и ослепила меня улыбкой сияющей, как прожектор. – Ты иди в столовую, а я за тобой.

Я возрадовалась. С Натали я могла ощущать себя в относительной безопасности. Чего не могли сказать остальные в столовой.

За столом Мария сонно лопотала что-то на своем суетливом языке. Уотерстоуны, наклоняясь друг к другу, беззвучно шевелили ртами, как рыбы, выброшенные на берег. Леонард, терзая вилкой бекон, благодушно улыбался – пока не поднял взгляд и не увидел Натали.