Литтмегалина - Дом на берегу

Войдя в свою комнату, я увидела Леонарда. Стоя возле окна, он равнодушно смотрел на море. Мне хотелось развернуться и бежать, и я так бы и поступила, если бы верила, что это поможет. Поэтому я тихо прикрыла за собой дверь и сунула руки в карманы пальто, подготавливая себя морально. Карманы были полны мокрой бумаги.

– Вот и вы, наконец, – Леонард обернулся. Игры закончились, и лицо у него было ехидное, жесткое. Все это время, вследствие неравности занимаемых положений, разницы в возрасте, редкости общения и свойственной Леонарду отчужденности, я воспринимала Леонарда как человека, бесконечно отдаленного от меня. А сейчас он резко приблизился, стал понятным и жутким. – На берегу неуютно. Но вам, очевидно, по нраву такая погода, если вы бродили так долго.

– Когда вы узнали о том, что я нашла дневник? – прямо спросила я.

Он убьет меня? Что, если он сделает это прямо сейчас?

– О, в ту же секунду, как вы впервые к нему прикоснулись, – усмехнулся Леонард. – Я все вижу. Я мог бы пересчитать все родинки на вашем теле, если бы это занятие меня хоть сколько-то привлекало.

Я постаралась не вдумываться в услышанное.

– Почему же вы не отобрали дневник до того, как я его прочла?

– Мне было интересно посмотреть на вашу реакцию, маленький Шерлок, когда вы все узнаете.

– Вы удовлетворены увиденным?

– Нет, скучновато, – Леонард рассмеялся, глядя на мое твердеющее, как бетон, лицо. – Если вас это утешит, из этого дома вы в любом случае бы не вырвались. Вы были обречены, едва перешагнули порог. Нет, раньше, когда получили приглашение от Пибоди.

Я присела на кровать. Все еще держа руки в карманах, сжала пальцы в кулаки.

– Хотя у вас есть повод для гордости, Анна. В отличие от клуш, ранее занимавших вашу должность, вы сгинете осведомленной, – перешел Леонард на тон, равно претендующий на доверительность и пренебрежительность. – Ах, все суета и телодвижения… забавно. Как наблюдать усилия букашек, пытающихся выбраться из банки. Возможно, кто-то и вскарабкается по стеклянной стенке на пару сантиметров, но и только, стоило ли стараться.

– И когда вы намерены избавиться от меня? – мой голос звучал на удивление спокойно. Глаза щипало, но я не позволяла слезам пролиться. Плакать перед Леонардом – да ни за что.

– Не прямо сейчас. Видите ли, вы нравитесь Колину. Сложно найти этому объяснение, ведь в вас нет ничего примечательного, но это так. Пока вы здесь, он не цепляется за меня. А я смертельно устал от его воплей, капризов и жалоб. Как и от него самого.

– Их был шесть. Шесть молодых девушек, приехавших в этот дом, не подозревая ничего дурного. Как вы можете жить, после того, что с ними сделали?

– Не вижу сложностей, – рассмеялся Леонард. – Это они не смогли жить после того, что я с ними сделал.

– Мать Натали не погибла во время родов. Вы довели ее до смерти.

– Как проницательно.

– А Колин? Что вы сотворили с ним?

– Ох, этот обвиняющий тон. Вам бы сидеть в судейском кресле, Анна, милая праведница.

Но, начав, я не могла остановиться. У меня застучали зубы – то ли от холода, веющего от Леонарда, то ли от страха. Слова вылетали один за другим, я выплевывала их, как камни.

– Вы ужасный человек. Жестокий, циничный, безнравственный. Ваши цели мне неведомы, но не сомневаюсь в их порочности. С чего вы решили, что имеете право так обращаться с людьми – выбрасывать их жизни, как мусор, использовать их как вам угодно?

Леонард обхватил мою голову ладонями, и я замолчала, вся сжимаясь от его прикосновений. Нежным, почти отеческим жестом он развернул мое лицо к себе, вынуждая посмотреть в его лишенные сострадания, насмешливые глаза, и я почувствовала, как что-то во мне увядает, как фиалки в оранжерее. Может быть, надежда. Мои пальцы инстинктивно вцепились в запястья Леонарда, как будто в намерении остановить его, попытайся он причинить мне боль. «Тщетно», – мелькнуло у меня в голове, и губы Леонарда растянулись в улыбке. Он наслаждался ситуацией и не видел причин, по которым должен это скрывать.

– Раз у вас закончились слова, для поддержания разговора я тоже поведаю кое-что. Когда я был моложе, я был менее прагматичен и, так сказать, не лишен романтических идеалов. В то время я понравился бы вам больше, хотя мои интересы вы бы вряд ли разделили. Итак, я был молод и сопровождал одного человека. Его имя вы, возможно, слышали, но сейчас я назову его Учитель. Учитель был вынужден скрываться, потому что ему предъявили обвинения столь ничтожные, что я считаю ниже своего достоинства перечислять их.

Но нас настигли, и там – заметьте, Анна, в цивилизованной Европе – все случилось. Я не мог помочь ему, когда разъяренная толпа набросилась на него, и мне пришлось бежать, унося в себе его принципы, знания, догмы – спасая то, что еще возможно сохранить. Но и на расстоянии я слышал вопли этих… людишек, терзавших человека, чьего ногтя они не стоили даже всем скопом. Легкой смерти, считали они, ему мало. И они связали дряхлого старика и подожгли. Я видел столб дыма, до меня доносился запах паленой плоти, но я не слышал ни единого крика, ни единого стона Учителя, только радостный визг черни, копошащейся вокруг него.

В тот день во мне произошел перелом. Сотня обезумевших животных против полуслепого старца… Разве это не отвратительно? Разве это не трусость и подлость в их крайнем значении? Еще несколько лет назад Учитель мог любого человечишку разорвать на клочки, что многократно и проделывал, и они, вырванные из своего стада, поодиночке являющие свою истинную ничтожность, ползали перед ним и скулили, вымаливая милость, униженные так, как только человек может быть унижен. Хоть один из бьющих, рвущих, щиплющих Учителя на площади в тот день, а затем со смехом наблюдающих его смерть, решился бы сразиться с жертвой на равных – один на один против Учителя и его темных чар? Вот это был бы справедливый бой.

– О каком справедливом бое может идти речь, если человек сражается против колдуна? – прошептала я, глядя в сузившиеся зрачки Леонарда.

Он не слышал меня, увлеченный своим монологом.

– Вот так я возненавидел толпу. Сосредоточение жалких тварей, лишь вместе представляющих собой силу. Пустыня подавляет своими масштабами, но забери одну песчинку – никто не заметит. Уж что-что, а песка всегда хватает. А я ценю индивидуальность яркую, как солнце, на которое нельзя смотреть иначе, чем снизу вверх.

– Но само солнце вам не по нраву, – пробормотала я.

– Тот, кто так велик и высок, не должен всматриваться во всю эту мелкоту под ногами. Песок – это строительный материал, и такие, как я, вольны тратить его как нам вздумается. Сравните нас, Анна, себя и меня. Что вы можете сделать. Что я могу сделать. Так кто, считаете, вы для меня? Пылинка. И я смету вас одним касанием.