Роберт Эйкман - Холодная рука в моей руке [сборник litres]

В воскресенье утром, пытаясь впихнуть в себя завтрак, я услышал отдаленный рев спортивной машины, принадлежавшей субъекту в зеленом костюме. Через несколько минут он с грохотом открыл дверь и затопотал вверх по лестнице. Прежде по воскресеньям не случалось никаких визитов, связанных со странной фирмой, по крайней мере в моем присутствии. Не остановившись на этаже мистера Миллара, как это обычно бывало, посетитель поднялся в мансарду. Когда я понял, что он идет ко мне, по спине моей поползли мурашки. Ужас мой возрос неимоверно, когда он, вместо того чтобы позвонить в колокольчик, замер перед дверью. Возможно, он полагал, что я уже осведомлен о его прибытии, и это вполне соответствовало истине. Так или иначе я не двигался с места; тогда он с размаху лягнул несчастную дверь.

Попытавшись придать лицу выражение оскорбленного достоинства, я открыл дверь. По крайней мере, отвратительный запах исчез.

– Я думал, вы слышали, что я приехал, – бросил тип в зеленом костюме.

Голос у него был грубый, однако речь выдавала в нем человека интеллигентного, как выражались в те дни.

– Слышал.

– Вот и отлично, – кивнул незваный гость, судя по всему, ни при каких обстоятельствах не изменявший своей пренебрежительной манере общения. Держался он совсем не так, как мистер Миллар. Я заметил, что на голове у него нет зеленой шляпы; в руках ее тоже не было.

– Что-нибудь видели?

– Когда? – спросил я.

– Вчера или сегодня, – буркнул он таким тоном, словно в подобных уточнениях совершенно не было необходимости, что тоже соответствовало истине.

– Нет, – ответил я, нимало не покривив душой. – Я ничего не видел.

– Может, что-нибудь слышали? – спросил он, буравя меня взглядом и мысленно посылая в нокаут.

– Что я должен был слышать?

– Шум, который производят люди и вещи, – последовал ответ. – Вы его слышали?

– Вы имеете в виду какой-то необычный шум?

Я просто пытался выиграть время, но он закивал с поразившей меня горячностью.

– Именно такой.

Все это было так странно, что я совершенно растерялся.

– Так что же? – осведомился он тоном школьного учителя, который допрашивает нашкодившего ученика.

– Не знаю, что это было, – пролепетал я, окончательно утратив присутствие духа. Несомненно, мне следовало не выходить из роли дерзкого юнца и спросить, какое ему до всего этого дело.

– Значит, они приезжали, – задумчиво изрек он. В голосе его можно было бы различить благоговейные нотки – если бы люди подобного сорта были способны испытывать благоговение.

Я немного приободрился, словно малая толика жизненной энергии перешла от него ко мне.

– Кого вы называете «они»? – осмелился я спросить.

– Это я сказал не вам, мой мальчик, – отрезал он, однако в этой фразе можно было уловить легкий намек на то, что он способен вести разговор на равных. – А вам я скажу следующее. Я не привык тратить время попусту. Теперь всему конец. Спасибо за информацию.

Он вышел и затопал вниз по лестнице. Через несколько мгновений я услышал, как его машина, взревев, ожила, сорвалась с места и умчалась прочь, завывая так оглушительно, словно в выхлопной ее трубе обитали черти.

«Теперь всему конец», – изрек тип в зеленом костюме; вне всякого сомнения, слова эти относились и ко мне тоже, причем в нескольких смыслах; покончено с моими попытками смотреть в лицо жизни, терпеливо сжав зубы, попытками примириться с любыми неприятностями во имя предполагаемой высокой цели; я чувствовал, что должен во что бы то ни стало положить конец своему пребыванию в доме на Бранденбургской площади.

Заставив себя доесть завтрак (тот, кто не позавтракал – не человек, часто повторял моей отец), я спустился вниз, перемолвиться словечком с Морин.

После того чудесного вечера, когда Морин явилась ко мне в сером платье, она приходила еще несколько раз, и визиты ее, как прежде, были непредсказуемы; происходившее между нами оставалось чудесным, хотя, естественно, не таким чудесным, как впервые, – иначе бывает редко. Я прекрасно сознавал, что в сложившейся ситуации мне очень повезло с Морин; конечно, когда речь заходила о наших встречах, я был совершенно лишен права голоса, и это обстоятельство меня несколько расстраивало, хотя я и понимал его неизбежность. Морин была одной из важнейших причин, удерживающих меня от переезда.

Но теперь, приняв решение, я позволил себе явиться к ней незваным, хотя и предполагал, что ее муж Гилберт, скорее всего, сейчас дома, не говоря уж о детях. Не считая первого моего визита, который я нанес вскоре после переезда в этот дом, я спустился к ним впервые.

Я позвонил. Дверь открыл муж Морин. На нем было какое-то старое тряпье. Из-за его спины доносились крики и визг детей. С мужем Морин я был едва знаком и, разумеется, никогда не вел с ним серьезных разговоров – за исключением того, о котором собираюсь поведать сейчас.

– Морин нет дома, – сообщил он, словно причина моего визита не вызывала у него никаких сомнений. – Она в больнице. Нервный срыв. Если хотите, я могу дать вам адрес больницы. Хотя, думаю, пройдет некоторое время, прежде чем вы сможете с ней увидеться.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Но меня это ничуть не удивляет.

По его взгляду я догадался, что он неверно истолковал мои слова.

– Всему виной этот дом, – пояснил я. – Я решил переехать.

– Для этого надо найти подходящую квартиру.

– Разумеется, – кивнул я. – Полагаю, вам тоже стоит подумать о переезде.

– И снова поселиться в одном доме с вами?

В словах его не было враждебности, но он снова неверно меня понял. Вновь поселиться под одной крышей с Морин было бы замечательно, но я сознавал, что о подобном везении нечего и мечтать, учитывая, что свободного жилья в городе было не так много; излишне говорить, его немного и сейчас.

– Если бы нам удалось отыскать подходящий дом, это было бы здорово. Но я уверен, вам с Морин необходимо переехать в любом случае. С этим домом что-то не так.

Он пристально взглянул на меня.

– Может, зайдете, выпьете чашечку кофе? Оставшись без Морин, я научился варить неплохой кофе.

– Спасибо, не откажусь, – кивнул я.

Ситуация складывалась совершенно не так, как я предполагал, но мне хотелось поговорить о недавних событиях с любым, хотя бы в какой-то степени подходящим для этой цели, собеседником.

– Простите, что я одет по-домашнему, – сказал он и посторонился, приглашая меня войти.

Грязь и галдеж, царящие в квартире, поистине ужасали. Но муж Морин начал готовить кофе, словно мы были здесь одни. Дети, поглазев на меня пару минут, снова принялись скакать и носиться. Я развернул «Обсервер».

– Вы сказали, с этим домом что-то не так. Что вы имели в виду? – спросил Гилберт через какое-то время. – Молоко, сахар?