Максим Кабир - Мухи

Друзья предусмотрительно удалились искать цвет папоротника. Она лишилась девственности на гермомешке, в водонепроницаемой палатке Jaguar1. И запомнила лишь боль, словно ее пырнули скальпелем. Леша сразу забрался в спальник и захрапел, а она пошла на берег и смыла кровь речной водицей. У нее было видение тогда, странное, полузабытое. Что-то про яму…

Звезды гасли, небо серело. Пьяные окрики пульсировали в полутьме.

Она позвонила дяде Альберту и попросила забрать ее. Тогда он еще не продал автомобиль. Отчим примчал к семи.

— Ты в порядке? — спросил он, напряженно вглядываясь в ее лицо.

— Да. Простите меня. Мама в курсе, что я?..

— Конечно, нет. Она думает, я поехал к однополчанину. Ненавижу врать твоей матери.

— Простите. — Она захныкала, как ребенок. И дядя Альберт, кажется, все понял. — Ну-ну. — Он вынул платок, осторожно вытер ее щеки. — Если никому тут не надо бить рожу, поехали выпьем по коктейлю. На въезде есть шикарная кофейня.

Второй (и последний) раз она отдалась Леше у него в гостях. За стеной спала Лешина мама. Саша ждала, что будет, как в книгах. Фейерверки и вулканические извержения. Леша закрыл ей рот рукой во избежание стонов. Но она и так не стонала, лежала молча, осмысливая процесс. Ей было щекотно и тепло. В согревающей темноте замаячило что-то незримое, желанное, и она опустила руки на ритмично двигающийся таз Леши, потянула на себя. Но жар не достиг требуемой точки; Леша заухал филином и обмяк. И решил, что эту территорию он исследовал досконально, пора идти дальше.

— Придурок. — Саша зло раскидала пену.

«А я говорила, — произнесла Александра Вадимовна, — подожди годик».

Саша заинтересовалась, что сказала бы мама, узнай, что дочь потеряла невинность в шестнадцать. Вряд ли корила бы, мама была продвинутой женщиной. С прошлым, с татуировкой, с поцелуями в видеосалоне…

Саша вынырнула из воды, намылилась. Водя по телу мочалкой, она рассеянно озирала ванную. Стиральную машинку, корзину белья, унитаз. Приоткрытую дверь и темный коридор за ней. Она мысленно отметила, что красные стринги придутся Роме по душе.

Из раструба хлынул тугой поток. Балансируя под душем, Саша побрила ноги и зону бикини. Укоротила ножницами кустик. Задрала руку, поднесла станок к подмышке. Мимо ванной комнаты кто-то прошел.

Она дернулась, лезвие порезало кожу. Изумленная, вжалась в кафель. Она видела это периферическим зрением, за завесой мокрых волос. Тень, прошедшую снаружи, от кухни к гостиной.

Желудок скрутило. Саша сползла по стене, села в остывшую воду с островками пены. Схватилась за бортик, словно он защитил бы ее от

(Фредди)

вора, вторгшегося в квартиру.

Она таращилась на дверь, и глаза запекло. Не замечая, не меняя позы, она пописала в ванну. Сердце билось громко. Отмеряло секунды, минуты.

Но если бы взломщик отпирал замок, она бы услышала, даже сквозь журчание душа! И если бы какой-нибудь карлик пролез в прихожую через долбаную дыру над дверью, он выдал бы себя!

«Тебе почудилось», — сказала Александра Вадимовна.

Капала вода. Грохало сердце. В вентиляции гудел ветер.

Саша наклонилась вперед, подцепила полотенце.

«Вот сейчас, — подумала она, — лапа в перчатке вылетит из-за косяка, когти пригвоздят меня к кафелю».

Но ничего не произошло. За порогом, недодемонтированным высоким порогом проглядывался коридор с миролюбивыми вещицами. Тумба, кеды, одежка на вешалке. Никаких полосатых свитеров. Разве что сама темнота в углублениях напоминает крапинками и прожилками сожженное лицо.

— Меня напугали мои же волосы, — вслух сказала Саша.

Она извлекла пробку из стока, замоталась вафельным полотенцем. Сошла на плитку. Шаг. Бедро ударилось о раковину.

— Соль-вода, соль-вода, — брякнула она просто потому, что собственный голос бодрил. — Не укусишь никогда.

Она переступила порог

(порог соли)

и выглянула на кухню. Тюль занавесок плавно струился в окне. Ночной дом поскрипывал, охал, кряхтел. Саша не посмотрела на проем вверху входной двери. На тот шлюз, что соединял черный подъезд и ее уютную квартирку.

Босые пятки шлепали о настил. Гостиная была пуста.

— Ох я и дура! — рассмеялась Саша. Прошла к телевизору и включила его, чтобы заглушить монотонное бурчание старого здания.

Передача о призраке Лаврентия Берии, что в поисках жертв ездит по Москве на черной машине, была ею забракована. Девушка выбрала местный канал. Диктор рассказывал о Гражданской войне и крестьянских восстаниях. Об уничтоженной часовне Тита Чудотворца.

Саша вошла в спальню, стряхнула полотенце. Взор забегал из угла в угол. От распахнутых дверок гардероба к коврику у кровати. На коврике лежал листок бумаги. Оберег, чепрачный тапир Баку. Его разорвали в клочья.

Из шкафа вывалился дневник. Раскрылся на испещренной прилежным ученическим почерком странице. Там пятнадцатилетняя Саша рассуждала о мальчиках, силиконовых бюстах и завистливых подругах.

Саша подобрала кусочки картинки, запихнула дневник обратно под свитера.

— Ну, Сверчок! — сказала она. — Ну, хулиган!

— Они вернулись, — проговорила Саша между заплывами. Вода омывала ее бедра. Она смотрела, как по поверхности реки, против течения, скользит прыткая водомерка.

Рома обернулся.

— Кто?

Саша повела плечами, словно жарким утром ей стало зябко.

— Кошмары.

Вязы шелестели ветвями за парапетом. Листва скукожилась под палящим солнцем. Тень облака протащилась аллеями яхт-клуба, бесцеремонно, по гипсовым статуям, по сломанным шпалерам.

— Тапир не сработал? — без намека на сарказм спросил Рома.

— Ага. Разрядился. — Саша зажала нос и нырнула.

В мутной зелени едва проглядывалось песчаное дно. Рома поплыл за ней, норовя пощекотать пятку. Он угрожающе напевал мелодию из фильма «Челюсти».

— Что тебе снилось? — спросил он на берегу.

Саша загорала, подставив лучам живот. Капельки влаги сверкали драгоценными камушками.

— Художник. Виктор Гродт.

Морфей посчитал, что недели без кошмаров ей вполне достаточно. Подождал, пока она останется одна в квартире. И выписал по полной программе.

Ей снова снилась луна-переросток. Но в этом эпизоде сериала она освещала дом не снаружи, а изнутри. Заткнула окно серебристой пробкой, испещренной кавернами и язвами. Саша выпрямилась на кровати. Смятое одеяло забилось в изножье. Ночная сорочка съехала набок. Девушка часто моргала и вертела головой.

Мебель исчезла. Пропали компьютер и книжные полки, опустел подоконник. Осталась кровать посреди зловеще мерцающей комнаты и съежившаяся на ней Саша. Казалось, луна сейчас станет жидкой, вольется в окно молочным киселем, слижет ее, проглотит, и она будет жить в утробе холодного спутника.