Питер Страуб - История с привидениями [litres]

«А летом старые деревья так высоки – хоть прыгай и лети».

И еще

«Боже, Боже, труд фермера – тяжкое бремя».

И

«Что-то, но не белка, шуршит под застрехой…»

Строки, всплывающие как бы сами собой, были никакая не поэзия, а сплошная чепуха, но все же их стоило записывать, потому что они приходили ему на ум. Иногда они приходили сразу по нескольку – как чей-то диалог с его отцом, и эти фрагменты он тоже фиксировал: «Уоррен, ты не дашь нам свой автомобиль? Обещаем вернуть его вскорости. Вскорости. Срочное дело».

Ему казалось, будто сейчас в темной кухне рядом с ним сидел его отец, пытавшийся что-то втолковать ему об упряжке старых лошадей, мол, это добрые лошадки, присматривай за ними, сын, они твои кормильцы, без них тебе трудно будет тянуть семью в восемь ртов; кони уже немолоды, но старый конь борозды не портит – а кони-то уже двадцать лет как сдохли! – и опять что-то еще насчет автомобиля. «Не забудь, сынок, эти два мальчишки-адвоката разбили мою машину, врезались в столб или что-то в этом роде, вернули за нее деньги наличными, но не надо доверять таким молокососам, не важно, насколько богаты их папочки», – скрипучий голос старого отца звучал словно наяву. Эльмер все записал, мешая со строчками стихов, которые не были стихами.

Потом он заметил движение: темный силуэт со светящимися глазами плыл сквозь ночь и снег к его окну. Эльмер уронил карандаш, схватил ружье и чуть было не пальнул сквозь оконное стекло, но вовремя сообразил, что существо не собирается убегать: оно знало, что он здесь, и явилось за ним.

Эльмер оттолкнул стул и поднялся. Он похлопал себя по карманам, убедившись, что они набиты патронами, затем поднял ствол и прицелился, поджидая, пока оно подойдет настолько близко, чтобы можно было его разглядеть.

Силуэт приближался, и Эльмера начали одолевать сомнения. Если оно знало, что всю дорогу от овина сидит у него на мушке, то почему не удирало? Он взвел курки. Теперь оно вышло на расчищенную дорожку меж двух больших сугробов, и Эльмер наконец разглядел, что оно намного ниже, чем ему показалось в первый раз.

Когда же оно сошло с дорожки, по снегу подошло к его окну и прижало к стеклу лицо, Эльмер увидел, что это ребенок.

Ошеломленный, Эльмер опустил ружье. Он не может стрелять в ребенка. Лицо в окне вглядывалось в него с отчаянной мольбой – это было лицо страдания, лицо человеческого отчаяния. С горящими глазами оно умоляло его выйти, сжалиться над ним, спасти его.

Слыша голос отца за спиной, Эльмер пошел к двери. Держа ружье в одной руке и взявшись за щеколду другой, он помедлил. Потом отворил дверь.

Морозный воздух и снежная пыль дунули в лицо. Ребенок стоял на дорожке, отвернув голову. Кто-то произнес:

– Спасибо, мистер Скейлс!

Эльмер резко обернулся на голос и увидел высокого мужчину, стоявшего слева на сугробе. Он маячил на гребне, легкий как перышко, и кротко улыбался ему сверху. Лицо его было изжелта-бледным, а глаза, как показалось Эльмеру, пульсировали сотней оттенков золота.

Он был невероятно красивым – ничего красивее Эльмер в жизни не видал, – и Эльмер понял, что никогда не найдет в себе сил выстрелить в него.

– Вы… ты… а почему… ух… – промямлил Эльмер.

– Вот именно, мистер Скейлс, – сказал красавец и без всякого усилия опустился с вершины сугроба на дорожку. Когда он оказался лицом к лицу с Эльмером, тому показалось, будто глаза его лучились великой мудростью.

– Ты не марсианин, – сказал Эльмер. Он даже не ощущал холода.

– Нет, конечно. Я часть тебя, Эльмер. Теперь ты это понял, правда?

Эльмер машинально кивнул.

Красивое создание положило руку ему на плечо:

– Я пришел поговорить с тобой о твоей семье. Ты ведь хочешь отправиться с нами, да, Эльмер?

Эльмер снова кивнул.

– Тогда тебе необходимо кое о чем позаботиться. В настоящий момент ты слегка… не в себе, так? Ты себе представить не можешь, Эльмер, сколько зла причинили тебе окружающие. Боюсь, ты должен кое-что о них узнать.

– Расскажи… – попросил Эльмер.

– С удовольствием. И ты знаешь, что надо будет сделать?

Эльмер согласно прикрыл глаза.

Тем же вечером, но несколько часов спустя Уолт Хардести проснулся в своем кабинете и заметил, что на полях его шляпы появилось новое пятно: он во сне опрокинул стакан с остатками бурбона.

– Уроды, – пробурчал он, имея в виду помощников, затем вспомнил, что помощники давно разошлись по домам и два дня их здесь не будет. Он поставил стакан и проморгался. Свет в неряшливом кабинете больно бил в глаза, однако казался до странности блеклым – приглушенным и розоватым: таким он бывал ранним весенним утром в Канзасе сорок лет назад. Хардести кашлянул и потер глаза, чувствуя себя, как тот тип из старой сказки, заснувший вечером и проснувшийся седым и бородатым столетним стариком.

– Черт бы всех побрал, – хрипло пробормотал он и уже как следует откашлялся. Потом потер пятно на шляпе рукавом рубашки, но оно было еще сырым и не отошло. Он поднес шляпу к носу: «Каунти Фэр». «Что за черт», – подумал он, и пососал темно-коричневое пятно. Хлопок, пыль, немного виски и противный привкус мокрого фетра.

Хардести подошел к раковине, прополоскал рот и нагнулся к зеркалу. «Знаменитый шляпосос», – ухмыльнулся он, удовлетворенный своим отражением, и хотел было отвернуться, когда заметил, что за спиной слева дверь в коридор к камерам открыта настежь.

Этого быть не могло. Он открывал дверь лишь однажды: когда Леон Черчилль или кто-то еще из помощников притащил очередной труп, чтоб сгрузить в камеру к остальным, дожидавшимся машины из окружного морга. Последний раз это было тело Пенни Дрэгер, шериф припомнил, как ее когда-то шелковистые черные волосы свисали грязными сосульками. Хардести потерял счет времени с тех пор, как обнаружили тела Джима Харди и Кристины Барнс и усилился снегопад, но он думал, что Пенни здесь уже, по крайней мере, дня два, – и с тех самых пор дверь ни разу не открывали. А теперь – нате вам, стоит нараспашку, словно один из компании жмуров решил прогуляться, но, увидев его спящим в кабинете, вернулся в камеру и укрылся простынкой.

Хардести обошел стол, зацепив его на ходу, остановился, подровнял его, подошел к двери и захлопнул ее; помедлил, а затем направился в коридор к камерам. Там он остановился перед железной дверью, к которой не прикасался с того дня, когда привезли тело дочери Дрэгеров; она тоже была не заперта.

– Госссподи, – прошипел сквозь зубы Хардести, поскольку у помощников имелись ключи от первой двери, но от этой ключ был лишь у него одного. Он снял его со связки, болтавшейся на ремне рядом с кобурой, вставил в скважину и услышал щелчок – замок закрылся. Секунду он тупо разглядывал ключ, словно ждал, что тот сам по себе откроет дверь, а затем попытался повернуть его: как никогда с трудом, но ключ повернулся. Шериф медленно потянул дверь на себя.