Питер Страуб - История с привидениями [litres]

Рики молчал.

– Можете называть это Анной Мостин, да только все это ваш обыкновенный адвокатский треп. Дьявол, я всегда думал, что вы козел, Готорн. Но вот что я скажу вам: если кто-то вдруг покатит на меня бочку, вам не поздоровится. Вы и ваши дружки вечно суетесь под руку и достаете меня своими бредовыми идеями, если у вас еще остались дружки. Вот и займитесь делом. А я буду сидеть тут, пока не разгребут дороги, я разогнал помощников по домам, и я застрелю любого, кто попробует подойти к участку. Все вопросы потом.

– А как насчет Сирса? – спросил Рики, зная, что Хардести не заикнется об этом, пока он сам не спросит. – Кто-нибудь видел Сирса?

– О, Сирс Джеймс! Ну да. Весьма интересный случай. Полицейские штата и его нашли. Увидели его машину, наполовину заваленную снегом, в самом низу Андерхилл-роуд, рядом трактор, весь раз… раздолбанный. Можете забрать его и похоронить, где пожелаете, мой маленький друг. Если, конечно, в этом чертовом городе еще не всех порубили на куски или не высосали напрочь. Уфф! – Он опять рыгнул. – Я нажрался, как свинья, адвокат. И буду продолжать в том же духе. А потом отвалю отсюда. И пошли вы все к черту! – Он бросил трубку.

Рики сказал:

– Хардести сошел с ума. Сирс погиб. – Стелла зарыдала; и вскоре они втроем сбились в круг, положив руки друг другу на плечи, словно искали утешения в этом простом жесте. – Я остался последний, – проговорил Рики в плечо жены. – О боже, Стелла. Я последний.

Позднее тем же вечером каждый из них – Рики и Стелла в своей спальне, Дон в гостевой – услышали звуки музыки, шумные трубы и хриплые саксофоны, веселую идиллическую музыку ночи, настоящий соул, плавную и текучую музыку американских низов, и, вслушиваясь в нее, они с возрастающим напряжением улавливали, как растет ее темп, ее веселье и разнузданность. Оркестр Доктора Рэбитфута праздновал.

Миновало Рождество, и даже соседи перестали видеться друг с другом, а самые отчаянные оптимисты, строившие планы на новогодний вечер, понемногу забыли о них. Все общественные заведения оставались закрытыми, «Янг Бразерс» и библиотека, церкви, аптеки и офисы: на Уит Роу сугробы подобрались к подоконникам первого этажа. Не работали даже бары, и толстый Хемфри Стэлледж отсиживался в своем доме, что стоял позади ресторана, играл с женой в карты и, прислушиваясь к завыванию ветра, говорил, что когда снегоуборочные из округа пробьются к ним, он станет снова зарабатывать побольше Минта, – ведь ничто не гонит народ в бары так, как непогода. Жена его сказала:

– Ты рассуждаешь, как могильщик. – И после этой фразы их разговор, как и карточная игра, увяли: все уже знали о Сирсе, и об Омаре Норрисе, и о самом страшном – о том, что сотворил Эльмер Скейлс.

Казалось, если достаточно долго прислушиваться к легкому шороху падающего снега, услышишь не только то, что он шепчет тебе, что ждет тебя, но и поведает какую-то страшную тайну – тайну, способную окрасить твою жизнь в черный цвет. Некоторые жители Милбурна внезапно просыпались по ночам в три, в четыре часа и думали, что им снится один из детей Скейлса, стоящий в ногах у кровати и ухмыляющийся: и не могли никак вспомнить, который же из мальчиков это был, очевидно, Дэви, а может Батч или Митчелл, однако вот он – стоит рядом, ребра просвечивают сквозь кожу на худеньком теле, и изможденное лицо тоже светится.

Со временем все узнали и о Хардести: как он стал добровольным затворником в своем участке в компании страшных тел, дожидавшихся в камерах. У обоих мальчишек Пиграмов были снегоходы, и как-то раз они причалили к двери участка, чтобы проведать шерифа, – а точнее, проверить, на самом ли деле он свихнулся, как говорят взрослые. Едва лишь они слезли со снегоходов, как в окне появилась отекшая испитая физиономия и приникла к стеклу: Хардести погрозил мальчишкам пистолетом и заорал, что если они сейчас же не стянут эти чертовы лыжные маски и не покажут ему свои лица, то лиц у них вообще не останется. Многие рассказывали, что знают человека, у которого есть друг, так вот этот друг клянется, что, проходя мимо шерифовой конторы, слышал, как Хардести орал – не на кого-то конкретно, может на себя самого, а может на того, кто в такую погоду запросто разгуливает по Милбурну, свободно проскальзывает в сновидения горожан и свободно покидает их, прячась по темным углам; на того, кто заводит по ночам музыку, такую на первый взгляд радостную и праздничную, а на самом деле пробуждающую самые мрачные и зловещие чувства. И люди прятали головы в подушки, уговаривая себя, что это где-то играет радио или ветер фокусничает: они выдумывали все, что угодно, лишь бы до последнего мгновения не верить и не ведать о том, что там, за их окнами, в городе, поселилось нечто такое, что делает эти звуки такими пугающими.

Питер Барнс поднялся с постели в эту ночь, тоже услышав музыку и подумав, что на этот раз братья Бэйты, Анна Мостин и Доктор Рэбитфут пришли именно за ним. (И в то же время сознавая, что причина в другом.) Он запер дверь своей комнаты, забрался в постель и зажал уши ладонями; однако неистовая музыка стала еще громче: с каждым мгновением нарастая, она приближалась по улице.

И прекратилась прямо перед его домом: словно невидимый палец нажал на магнитофоне кнопку «стоп». Навалившаяся тишина источала еще больше энергии, чем только что звучавшая музыка. Питер, не в силах терпеть это напряжение, тихонько встал с кровати и выглянул в окно.

Внизу, где он недавно видел, как отец шагает по улице на работу, напоминая маленького русского, в серебристом лунном свете выстроилась цепочка людей. Он узнал каждого из стоявших на свежем снегу, где когда-то пролегала улица. Задрав кверху головы, с раскрытыми ртами глядели на него все умершие горожане, и он не мог понять, стояли ли они в его воображении или Грегори Бэйт и его покровительница каким-то образом транслировали их подвижное изображение: а может, тюрьма Хардести и полдюжины могил вдруг вскрылись и выпустили своих обитателей погулять. На него глядели Джим Харди, страховой агент Фредди Робинсон, старый доктор Джеффри и Льюис Бенедикт, и Харлан Ботц – он недавно скончался, очищая от снега свою дорожку. Омар Норрис и Сирс Джеймс стояли рядом с дантистом. Сердцем Питер потянулся к Сирсу, и он опять взглянул на адвоката – он понял, отчего вновь зазвучала музыка. Из-за спины Сирса вышла девушка, и Питер узнал Пенни Дрэгер, ее когда-то привлекательное лицо было пустым и неживым, как у остальных. Стайка ребятишек окружила высокое тощее пугало с ружьем, и Питер, кивнув, шепнул себе: «Скейлс». Он не знал. Затем толпа расступилась, пропуская вперед его мать.

Это был не тот похожий на нее призрак, встретивший его на парковке у «Бэй Три»: как и из других, из его матери выпили жизнь, ее оболочка была слишком пуста, и Питер не впал в отчаянье, лишь сердце его дрогнуло. Кристина сделала несколько шагов вперед, к границе их участка; затем протянула к нему руки, рот беззвучно шевелился. Он знал, что человеческие слова не могут звучать из этих губ, из этого управляемого тела, – возможно, это была лишь мольба о помощи или плач. Она, они – все просили его выйти: или молили о покое, о сне? Питер заплакал. Они казались такими испуганными и совсем не страшными. Печальные и жалкие, они стояли под его окном и будто просто снились ему. Их пригнали сюда Бэйты и их хозяйка, надеясь заполучить его, Питера. Слезы стыли на щеках; Питер отвернулся от окна. Господи, сколько же их, сколько их…