Татьяна Иванько - Байкал. Книга 6

– Чик-чик-чирик! – словно запоминая мои слова, ответила мне моя маленькая посланница и упорхнула.

Вот чудеса-то! Неужто и вправду доставит послание? Почему раньше мы не пользовались этим? Что ж, я не решался, зная, что стану сходить с ума, ожидая ответа, и не хотел смущать её душу напрасно. А теперь, вона, что… Обрадованный, я вернулся в дом, и застал Арика не одного… Сам Прародитель Зла сидел у стола, поколачивая ногтями по столешнице, застеленной белой чистой бранкой. А Арик сидел у стены, волосы космами свешивались, закрывая лицо и придавая моему брату вид настоящего помешанного.

– Эрбин, – Диавол взглянул на меня, сверкнув глазами. – Приветствую! Что, Селенге-царице отправил послание? Ну-ну… Токмо не ответит она. Кре-епко обиделась. Да и объятия Орсега крепки и горячи, в них не слышны призывы горных отшельников. Царь морей, это не скучный зануда-учёный, богатства безграничные, и чудес в его власти видимо-невидимо. Арий не зря умом тронулся, такого соперника не победить. Токмо с моей помощью.

– Пошёл ты! – Арик швырнул в Сатану попавший под руку давешний ковш, что он свалил с лавки, катаясь давеча. – Пошёл прочь!

Сатана легко отбил летевший в него снаряд, подняв руку, и ковшик отлетел к стене, жалобно хрястнув о неё, раскололся.

– Сын мой, напрасно ты отвергаешь отцовскую помощь.

– Прочь, Нечистый! Твоя помощь хуже смерти, а милость горше скорби! – хрипло покричал Арик. Не так уж он помешался, я вижу.

Сатана поднялся, усмехаясь.

– Ничего, я не в обиде, дети часто неблагодарны. Когда по-настоящему затоскуешь, когда твои яйца будут готовы взорваться, а сердце станет с трудом перешагивать каждый свой удар, зови, я помогу, я верну тебе всё. И даже от яда ревности, что отравил твой мозг, избавлю навеки.

Он исчез. Арик сгрёб ладонью волосы, поднимая их с лица, и так остался сидеть, держа их и опираясь о лавку локтем.

– Вот… Эр… Наведывается всяк день и ночь, – гнусавя и хрипя, проговорил Арик. – И сколь уже лет…

– Лет?.. Так Аяи нет несколько лет?

– Да нет… за лет, я бы… уж помер… нет, её нет… – он огляделся, поднимаясь. Подошёл к окну. – Как проснулся я… и… четверо суток с половиной. Нет… пять… нет… не знаю… потерял счёт… всё потерял…

И сел к столу, брякнув разбитыми в кровь локтями о чистую бранку.

– Эр… не сочти за труд… дай… воды испить, – просипел он.

Он выпил принесённой мной воды, и упал головой на локти.

– Ар…. – я тронул его за горячие плечи, лихорадит. – Ложись, а?

Но сил в нём подняться уже не было. Я кое-как поднял его, здорового, и перетащил на кровать, где всё тоже было разворошено и перемято, он повалился на неё, как был. Я поставил возле кровати кувшин с водой и вышел на двор под темнеющее в скорых сумерках небо. Хотелось вдохнуть воздуха, потому что рядом с Ариком сейчас было тяжело, даже рядом с его сном.

А здесь поджидал меня Диавол.

– Ну что? Угомонился? Вот сила в человеке, он седмицу так сидел, – сказал Он. – Помереть хотел, должно…

Я посмотрел на Него, сидящего нахально не на скамье, как добрые люди, а на столе, постукивая ногами о сиденье лавки, и подумал, спросить Его о том, что здесь случилось, когда ещё Арик сможет говорить… Но Он сам услышал мои мысли и ответил:

– Аяя ушла от Ария к Орсегу, – сказал Он, в шесть слов объяснив всё.

– Лжёшь снова, – сказал я.

– Не веришь? – засмеялся Диавол. – Зря. Как проспится, сам спроси его. Токмо она ещё до Орсега не добралась, так что свободна вполне, ежли пожелаешь… отнесу тебя сей же час к ней. Ты ей муж, она тебя любит, поведает, в какой ад Арий превратил их жизнь в эти годы. Отнести? Тогда Орсег останется несолоно хлебавши. А ты решишь, кого тебе жалеть и чью сторону принять, жены, али брата…

– Убирайся, всё лжёшь, как всегда, – прорычал я негромко.

Признаться очень хотелось принять Его предложение, и только положение Арика на грани смерти и остановило меня. Ведь сюда я ехал как раз увидеть Аяю, по ней тосковал все эти безрадостные годы. Я так давно отлучён от неё, так давно не живу, я, будто пережидаю. Так может быть, я дождался?..

Нет, не думать об этом теперь…

Я улетела из нашей с Огнем долины на том самом несчастном самолёте, который некогда построился для меня в деревне возле дворца Басыр, где меня держали пленницей. Безумие ночи грозило перерасти в ещё большее безумие дня, и я вдруг почувствовав себя переполненной до краёв горечью, понимая, что дальше моя любовь превратиться в ненависть и отвращение, как превратилась его.

Как вино переходит в уксус, так перестояла наша любовь…

И надо было оторваться от этого сосуда, иначе не миновать отравления. Вот потому я быстро и как настоящая воровка, собралась, взяв несколько мешочков с золотом и серебром с собой, пару платьев и несколько плащей, я вышла из дома и поспешила на скалу, где, укрытый сосновыми лапами стоял самолёт. Все наши самолёты был водружены нами на окрестные скалы, чтобы легче и быстрее было улетать. Вот я и улетела.

Я спешила, боясь, что он проснётся, чуткий как всегда, и ринется за мной. Что он сделает тогда? Убьёт, задушит меня? Что ещё он может мне сделать больше, чем сделал уже? За что, Огник, за что? Почему твоя нежность и теплота превратились в этот едкий яд, почему ты, кто не давал даже холодному ветру обидеть меня, вдруг сам стал злобным смерчем, изломавшим и выхолодившим меня всю?..

Опять слёзы душили меня, они текли теперь по лицу, сдуваемые ветром, потому что я взмыла на самолёте сразу быстро, быстрее, чем положено, и едва не завихрилась во встречном ветре, неправильно пойманном в крылья. Моё сердце рвалось назад, потому что оно полно, полно им, моим милым, как я сама вся полна им до самых краёв по-прежнему, как всегда. И мил он и желанен мне, быть может, ещё больше, чем всегда, вот такой, безумный, жаркий и злой. Даже такой. Но я знала, что если останусь хоть на миг, хотя бы до утра, всё это в моём сердце обуглится, потому что теперь горит на самой высоте накала. Надо было уйти, расстаться теперь не ради себя, не ради того, чтобы не плакать больше от несправедливой обиды, но потому что дальше кончится моя любовь к нему… а я не хотела потерять её, самое дорогое, самое живое, что было в моей душе. Пусть лучше я стану тосковать, но не буду мертва душой.

Что будет с ним, я не думала. Потому что иначе я не вышла бы за порог. Конечно, будет страдать. После будет проклинать меня, потом умолять вернуться. Но затем успокоится. Он мужчина, рассудка в нём больше, чем в женщине, он учёный, его ум привык работать, и теперь, когда я ему не помощница более, это станет получаться у него лучше, чем прежде. Перестанет мучить себя пережжённым чувством ко мне, освободится, и жизнь и душа его осветятся, задышат. Так что нет, Огню станет скоро легче без меня. Я давно была как нарыв в его душе, теперь он вскрыт и опустошен, и он начнёт исцеляться…