Мария Микийчук - Чубушник. 2020

У мамы всё в доме было, как в справной дворянской усадьбе, и вещи всегда были крайне аккуратно сложены. Но из угла кладовки постоянно вылезал фрагмент чьей-то из сестёр нижней юбки, сшитой на новогодний праздник. Когда появлялся призрак, выглядывая из-за занавески с синими бантами, отпринтованными на светлой ткани, нижняя юбка начинала медленно надуваться и подниматься, как будто тоже хотела взлететь к потолку. Агата в этот момент всегда начинала пятиться, не уверенная в намерениях призрака. Потом они переехали, а призрак так и остался в кладовке. Когда Агата выходила из дома с коробками, она посмотрела на него, висящего в тёмном пустом помещении, похожего на брошенную медузу, и ей было даже жаль его.

В то же время, когда Таня приклеивала над своей кроватью плакат с агентом Малдером, опирающимся на инопланетного вида камень, Агата неспешно вырезала из газеты плакат с надписью «Я хочу верить» и приклеивала его на скотч на прикроватную тумбочку.

Внешне она походила на Джинни Уизли, но питала нежность скорее к Фреду. Если описать её цветами, это были бы рыжий и стальной – второй не только под серые глаза, но и под цвет многочисленных колец, сверкающих на тонких пальцах с короткими плоскими ногтями. Агата любила кольца, но носила на себе только особенные. Если кто-то дарил ей кольца, которые не были особенными, она вежливо благодарила дарящего и дежурно несколько раз «выгуливала» ненужные закруглённые куски металла. Особенные кольца отличались от обычных, они «звали» к себе. Каждое из них обязательно отвечало за определённую сферу её жизни, но за какую именно, знала только сама Агата. И никто из друзей не знал ничего о её личной жизни – кем она интересовалась, кто был человек, которого она впервые поцеловала, с кем она смеялась и по чьей шее проводила указательным пальцем в темноте. Агата сразу давала понять: эта часть её жизни никого не касается. Не в смысле «это только самых близких друзей», а вообще – ни для никого.

Она так и осталась жить в городе, в котором училась в университете, устроилась работать в школу и одинаково жгуче ненавидела рабочие дни, пропускающие через её мозг электрический ток, и обожала свободные вечера, полные цветных огней набережной и бесконечных горящих окон огромного города. Но вечера в небольшой однокомнатной квартире у отдалённой от центра небольшой площади она проводила с не меньшим удовольствием, потягивая сладкое светлое вино, покачивая его в высоком бокале – одном из двух, что её гости ещё не успели разбить, да и на счастье. Из окон кухни и маленькой комнаты, выходящих на одну сторону, виднелись находящийся как раз чуть выше второго этажа фонарь и падающие в круг света листья вяза. Осенью вяз оголялся, и чёрная паутина его ветвей тенями опутывала противоположную к окну и старому балкону стену.

Постоянными знакомыми (потому что язык не поворачивался назвать их «лучшими друзьями») Агаты были Надя и Ксюха. Надя говорила о себе в мужском роде, внешне напоминала глубоководную рыбу, хотя спортивную, подтянутую и всегда готовую совершить великолепный подвиг – или рассказать всем о таком. Она всегда знала, что лучше для Агаты и всех окружающих людей, которые повсеместно не справлялись со своими обязанностями. По счастью, у них была – вернее, был Надя. Со стороны она казалась моллюском, жестяным снаружи, но мягким и ранимым изнутри, запутавшимся во влажных выделениях собственной героической лжи и заблуждений.

Ксюха, смешливая и красивая большеротой голубоглазой красотой девушки с календаря загорелых девушек с бокалом вина на пляжах Лос Анджелеса, казалась в сравнении с Надей каучуковым мячом в помещении с тысячей углов. Её постоянно несло неуправляемым вихрем событий через все возможные столкновения с неудачами и неуспехами, которые только можно было себе представить. Можно было получить от Ксюхи смешную картинку с четверостишием, а на банальный ответный вопрос «Как дела?» узнать, что просто отвратительно, потому что дом у Ксюхи сгорел, все родственники в больнице, а сама она сидит на скамейке в парке с бутылкой вина, которую отдал ей проходящий мимо бомж, и отсылает смешную картинку на последних процентах зарядки разбитого в хлам и испачканного сажей телефона. Агата любила Ксюху невероятно, хотя и сама не могла сказать, почему. Все любили её. Хотя, если бы Ксюха когда-нибудь стала знаменитой, и поклонники нарисовали график её карьер, это был бы самый кривой, запутанный и безумный график в мире. Хуже отношений с работой были только её отношения с мужчинами. И всё же это было одно из самых позитивных существ в жизни Агаты.

Агата любила сериалы, фильмы и клипы по сериалам, поэтому нашла по дневникам и компанию по этим интересам – двух живущих в разных концах города девушек, Юлю и Настю. Юля, со всех сторон ранимая и слегка недалёкая, чисто по-женски обижалась, когда ей отвечали с опозданием или писали не то, а непробиваемая, как слон, Настя оберегала её, как мать или курица-наседка. Прогулки с ними были для Агаты чудесной возможностью почувствовать себя пятым колесом в телеге, но с Юлей и Настей всё равно было веселее, чем без них. В любом случае, работа не оставляла много времени на общение. Забившись на продавленный диван в углу квартиры, Агата почти круглосуточно проверяла тетради, подправляя автобой в онлайн-игре, до хрипоты отвечала на звонки постоянно раздражённых родителей, коллег и начальства, просматривала красными от усталости глазами вебинары, читала статьи, готовила занятия на завтра, а глубоким вечером с отсутствующим выражением лица просматривала клипы с любимыми персонажами один за одним, как пакетик семечек.

Жизнь шла по кругу, по кругу, по кругу, переходя из паршивого в терпимое, а в летний отпуск ставилась на паузу, и Агата убиралась в доме, напивалась с Ксюхой, смеясь над её историями, гуляла по городу с Надей, переписывалась с Юлей и Настей, а потом оставляла город позади и погружалась в граммофонную запись старого маленького южного городка, в котором любила всё, даже ползущих по впаянным в асфальт камушкам виноградных улиток. Домашнее вино, шумящее море, уютный вокзал с фонтанчиком, экскурсии в соседние города, ласковое южное солнце и напитанные цветами и пряными запахами вечера, а потом поезд, тяжёлая сумка скачет по чистым, но протёртым от старости подъездным ступеням, а в квартире пахнет домом, словно Агата никуда не уезжала.

И всё по кругу – снова осенние листья, краснеющий вяз за окном, паутина веток на стене, проявляющиеся, как контуры на фотобумаге под красной лампой, звонки, сообщения, тетради и детские голоса. На языке вкус сладкого белого вина, привезённого из южного города, – немного абрикос, немного солнце, а через бокал отражается перевёрнутое изображение ноутбука и горы тетрадей, клипы и окошко с игрой. И иногда, ночью, прогулка до набережной с перелитым в круглую безопасную бутылочку из-под лимонада сидром. Набережная в это время хищная, резкая, чёрно-синяя, с глазницами ледяных луж, впаянных в неровности асфальта, с кованной чёрной оградой, облезшей на стыках до тёмной ржавчины, с большой холодной рекой и огнями маленького города Бора с другой стороны, частично скрытыми чёрным лесом. Особенно Агате нравился небольшой угол в конце набережной, в котором не было фонарей. Она могла часами стоять там, отпивая резкими движениями по огромному глотку яблочного сидра, катая вкус на языке, глядя на далёкие огни прищуренным серым взглядом. В них было что-то общее – в этом чёрном углу и самой Агате.