Сергей Богатырев - Чужая жизнь

Уставшие солдаты, которых совершенно развезло от ядреного самогона, едва разувшись, повалились на солому, специально для них постланную услужливым старичком, и уже через две минуты банька наполнилась залихватскими руладами храпа всех тонов и оттенков.

Прошло, наверное, три четверти часа, когда Степан, который был не так пьян, как другие, осторожно встал.

– Ты куда? – схватил его за голую ступню, тоже, как оказалось, не спящий Федор.

– Отлить надо…

– Пошли вместе.

– Ну, пошли, – нехотя согласился Степан.

Большой желтый диск месяца окроплял своим скудным светом постройки хутора и дорогу к нему, через два-три дня должно было наступить полнолуние.

Зашли за баню, молча справили свое мужское дело.

– Слышь, Степан, – протряхивая и застегивая ширинку, почему-то шепотом сказал Федор, – а ты ведь ходу дать намылился.

– Иди, проспись, – последовал ответ.

– Вот не надо прикидываться, я ж тебя как облупленного знаю, товарищ ты мой, разлюбезный. Я сразу приметил, что ты не столько пьешь, сколько показать стараешься.

– А ты приметливый…

– А как же ж…

– Ты, стало быть, на меня глядя, тоже особо не налегал?

– Да уж мне-то чего, я это дело никогда особо-т не любил, – это была правда, Федор всегда был относительно равнодушен к спиртному, оставаясь при этом веселым и разбитным парнем, может за это его особенно и любили девки, и Зойка тоже.

– Угу, – буркнул, как бы соглашаясь с этой очевидной истиной, Степан.

– Ты что угукаешь, – еще жарче зашептал Федор, – без меня, значится, уйтить хотел?

– Не ушел же…

– А что задумал? – продолжал наседать Федор.

Степан малость помолчал, свыкаясь с мыслью, что связан он с Федькой крепче, чем ему самому думалось, видимо, уж точно – судьба.

– Не нравится мне дед этот, – наконец решился он играть в открытую.

– Лукич-то? – вспомнил Федор, как представлялся им хозяин.

– Лукич этот самый.

– А что так?

– Да больно ласковый. Неспроста это.

– Тебе не угодишь. Морду воротят – плохо, привечают, как родного, – еще хуже.

– Вот то-то и тревожит, что как родного, – задумчиво протянул Степан, – вот что, я там – в хате под шумок-то щеколду на окошке оторвал, да обратно приставил, как было.

– Ну и?

– Так теперь через то окошко можно и в хату влезть.

– А почто?

– Наган с патронами у Гольца забрать.

– Да Гольц и так скоро преставится.

– Скоро, да не сегодня. Акромя того, дедка этого с внучком к стенке прижать надобно, чтоб одежу нам крестьянскую пошукали. Надо думать, обрезы у них есть, так оно сподручнее будет, чем с винтовками солдатскими, и документы германские тоже должны быть. Повяжем родимых вместе с Гольцом, возьмем колеса, запряжем коня, да и в путь. К утру уже далече будем.

– Ишь, ты, – одобряюще помотал головой Федор, – ловко у тебя все придумано.

– Все, да не все. Документ-то у деда только один будет, а нас тапереча двое получается.

– А на пацанчика бумажка тоже должна быть.

– Должна. А кто пацанчиком-то будет? Может, ты?

– Да, ладно, потом разберемся, – отмахнулся возбужденный Федор.

– Кажись, хозяева-то улеглись. Ну, пошли что ль? – пригласил Степан.

Но тут со стороны дороги послышалось тихое скрипение колес.

Друзья настороженно затаились, вглядываясь в прозрачную полутьму, одновременно плотнее прижимаясь к стене баньки. Можно было угадать силуэт приближающейся брички, мерцали огоньки папирос; Степан насчитал четыре. Вот послышалось осторожное «Тпру», лошадь остановилась. На землю стали спрыгивать люди, все с винтовками, не четыре их оказалось, а шесть. «Значит, есть среди них и некурящие», – подумал Степан.

Осторожно скрипнув, приоткрылась дверь хаты, и показался щуплый силуэт хозяйского внука.

– А пацанчик-то не за гусями бегал, – шепнул, догадываясь, что происходит, Федор.

– Тсс, – оборвал его Степан, и молча потянул за рукав в обратную сторону. Федьке не надо было объяснять сейчас, что делать. Прокравшись за поленницу, они оценили расстояние до леса – метров сто, может, сто двадцать; слева – картошка, справа— котелки, как называли местные подсолнечник. Эх, если бы не такая луна злая была.

Между тем из хаты вышел и сам Лукич. Он о чем-то приглушенно толковал с приехавшими, показывая рукой в сторону баньки. Трое полицаев, а в том, что это они, сомневаться уже не приходилось, нырнули вместе с Лукичом в хату, остальные, сняв винтовки, и, взяв их на боевую изготовку, наблюдали за банькой.

– Если счас ломанемся, как пить дать, засекут, – прошептал Степан.

Минуты через три дверь хаты снова раскрылась, и двое полицаев вытащили, схватив под руки, бесчувственное тело Гольца. Раздался хохоток, отчетливо послышалось слово «жидяра». На крыльцо вышел третий полицай, видимо главный, поигрывая в ладони заветным гольцевским наганом. Самого Гольца в это время грузили на дно брички. «Все, сейчас или никогда», – четко осознал Степан, понимая, что это последний и единственный момент отвлечения полицаев от пристального наблюдения за банькой; вот только погрузят Гольца и направятся за остальными.

– Давай, – он толкнул Федора, который притаился за ним.

Две ночные пригнувшиеся тени прошелестели вдоль высоких антенн подсолнечника, и тут же бесшумно растворились среди тонких осинок, за которыми начинался лес.

***

Степан, сжимая в правой руке рукоятку Вальтера, выглянул из-за широкой ольхи. Да, действительно, метрах в четырехстах от того места, где он оставил раненого Федора, был хутор, состоящий из трех добротных домов и множества мелких построек, за зданиями открывалось поле, и, кажется, луг.

Жизнь на хуторе кипела; мальчонка лет пяти возился в пыли с каким-то лохматым Бобиком, статная молодайка с пустыми деревянными ведрами, покачивая бедрами, подошла к просматривавшемуся колодцу, и, еще более картинно удалилась с полными. Кто-то чистил хлев; из маленького, прорезанного в стене, отверстия время от времени показывались вилы, вываливавшие под стену очередной шматок пахучего, переплетенного старой соломой, навоза. С крестьянской завистью к спокойной размеренной жизни хуторян, для которых как будто и войны-то нет, наблюдал, привыкший с детства к обстоятельности, а теперь по воле судьбы вынужденный влезть в шкуру загнанного зверя, Степан.

Через какое-то время из сарайчика, припадая на левую ногу, вышел невысокий, но кряжистый мужик лет пятидесяти с окладистой, почти не тронутой сединой, бородой; воткнул вилы в навозную кучу, вытащил из одного кармана цветастый кисет, из другого – аккуратно сложенную бумажку, послюнявил, и вскоре задымил козьей ножкой, набитой забористым самосадом.

– Асип, ты куды задевався? – раздался пожилой женский голос.

– Тута я, – ответил, сплюнув, курящий мужик.