Ирина Таланкина - Тишина

«Откуда я вообще знаю, как выглядела Ева? – в голове роились несвязные вопросы. – Откуда она здесь? Я помню – Ева – она всегда была с нами, Ева, Ева!» – он припомнил это имя, и уже не мог отпустить его, без умолку проговаривал про себя и боялся забыть вновь.

До заветной двери оставалось совсем немного – одно лицо в толпе вновь показалось знакомым. Щуплый белокурый юноша почудился Арием. Он едва не сбил Родиона с ног, пытался извиниться, что-то бормотал, однако Родион взглянул ему в лицо и быстро пролетел вперед, сознавая, что начинается бред. У самой двери туалета стояла черноволосая девушка с ярким темным макияжем и громко о чем-то смеялась. Родион трясущимися руками пытался закрыть уши – ему вдруг слышался смех Агнии, который звонко льется и блестит сквозь резкую музыку. Он побоялся даже взглянуть на незнакомку. Ноги подкашивались, а глаза смыкались – хотелось спать.

Родион быстро захлопнул за собой дверь, щелкнул щеколдой и подлетел к раковине. В лицо ударили капли ледяной воды – Родион судорожно умывался. Все вокруг металось, сжималось и плыло, и он не мог оторвать руки от холодной воды, все ждал, когда наконец закончится это безумие в голове. И все казалось, что круговорот неостановим, что это будет продолжаться бесконечно, пока он сам не сойдет с ума.

Кто-то стучал в дверь. Родион поднял голову и взглянул в зеркало: плитка позади расплывалась и скручивалась. Промокшие волосы липли к лицу, глаза ошарашенно метались, а нижняя губа разрезалась прокусанной в бреду кровоточащей ранкой. Тошнота подкрадывалась к горлу. Родион глядел в собственные глаза, пытаясь отыскать в них след сознания, однако ничего, кроме страха, не находил в себе. Глядел в зеркало и видел, как мутнеет взгляд, как начинает расплываться не только плитка на стене, но и его собственное лицо – оно искривлялось, линии щек меняли свои изгибы, выпрямлялись, кольца волос стекали вниз по плечам, губы расплывались в тонкой улыбке, а по углам их появлялись маленькие ямочки, которых у Родиона никогда в жизни не было. Это было не его лицо. Совсем не его лицо.

Человек в отражении глядел на него – это был ребенок с ужасно знакомым лицом, до крайности похожим на Родиона, но все же другим. Улыбка его кривилась, а густые темные брови вскакивали над глазами в осуждающем, мерзком выражении:

– Нас обмани. Нас обмани. Ты обманул! Ты оставил, а я – за место его. Я не боюсь. Не боюсь. А ты? – он залился смехом.

Голос, звучавший в ушах Родиона, казался ему совсем не похожим на голос ребенка.

– Федор?

Родион хотел коснуться отражения, но запястье его кольнуло, а из груди вырвался надорванный кашель. Смех перетекал в кашель. Кто смеется – он или отражение? Кто задыхается? Все смешалось.

Отражение тоже заливалось неистовым кашлем. Родион пытался смотреть в зеркало и видел, как знакомое и родное лицо задыхается вместе с ним, глядит на него его же глазами, бьется в удушающей агонии. И эта улыбка в зеркале не была такой родной и теплой, как в воспоминаниях – она была мерзкой, словно что-то склизкое и неестественное пробивалось сквозь нее. Федор улыбался, лохматые волосы накрывали его глаза, освобождаясь от тесноты движений Родиона, отражение коснулось своего рта – на пальцах остались черные капли. Он продолжал задыхаться в кашле. Через несколько секунд все руки Федора покрылись черной смолой, а улыбка сошла с лица. Губы шевелились – он хотел что-то сказать, однако все новые и новые порывы кашля обрывали его.

Обе руки Родиона онемели от запястий до самых кончиков пальцев, кожа под ногтями горела. Боль рождалась вслед за страхом и ужасом, Родион боялся смотреть на свои ладони. Он не кричал, но начал судорожно умывать лицо холодной водой, после чего просто ждал, не поднимая глаз, когда прекратится дрожь. По вискам стекали ледяные капли, он слышал, как они громко разбиваются о кафель, и каждый удар воды о пол, каждый оглушающий звук этой минуты становился мелким шагом к возвращению в реальность. Родион пытался вслушиваться в музыку, и капли воды возвращались на положенное им место в системе звуков – утихали, угасали на фоне оживленных разговоров за дверью и музыки из колонок.

Едва первая и самая тяжелая волна тошноты спала, Родион метнулся назад в комнату – подальше от этого жуткого места, от этого страха и мучительного лица, которое накрепко въелось в память еще тогда, в день искупления, и проступало из подкорки, освобождалось от накрывавшей его паутины волнений новой жизни. Воспоминания проступали перед глазами с небывалой ясностью, разметая всякие сомнения на своем пути – Тишина. Она была, она была в действительности, и все еще где-то была в этом мире, и звала его гулкими отзвуками весны. Голосами, сплетенными в крик одного большого организма, она звала его. Всегда звала, просто он не мог принять этого крика. Родиону было жутко и невозможно представить, что она все еще существует где-то в этом мире, должно быть, совсем рядом, что она не испарилась, не растворилась в воздухе вместе с его уходом – там все еще живут люди. Они ходят, едят, спят, мечтают, верят – живут свои маленькие жизни и даже не подозревают о том большом и прекрасном мире, что скрыт от них стеной густого черного леса. И среди них не просто люди – среди них его друзья, его брат. Все еще там. Один, одержимый своей болезнью, сущность которой даже не понимает. И, должно быть, все еще верит в то, что в нем живут демоны.

Страшный крик в голове смешивался с музыкой, Родион не мог разобрать, куда шел.

«Как я мог забыть их? Как я мог забыть? Тишина всегда была рядом. Где-то рядом… где-то во мне».

Хотелось забыться. Хотелось вновь не помнить.

Родион заговорил с кем-то, вновь взял в руки пластиковый стаканчик с остатками водки, слушал разговоры и даже что-то подтверждал и о чем-то рассказывал – он не помнил, что и кому говорил, он лишь хотел сбежать от той страшной картины, что вцепилась в сознание. Страх встретить собственные воспоминания, хорошие и плохие – все одно, заставлял кровь кипеть, и руки тянулись к очередному стакану. Родион хорошо знал, что делает – он хотел отключиться как можно скорее. Темнота и бездушные цветные спирали по этой темноте казались привлекательнее очередного наплыва картин прошлого, которые, проломив сеть самовнушения и страха, безудержной волной рвались наружу.

IV

Родион проснулся на скрипучем узеньком диване. Голова разбивалась на сотни осколков. Запах спирта и сигарет застоялся в волосах, и Родиона тошнило от этого запаха.

Прохрипев что-то несвязное, он медленно, словно боясь расколоть собственное тело любым лишним движением, поднял голову. Диван протяжно заскрипел. Из большой комнаты слышались чьи-то тяжелые шаги и усталые разговоры – люди, оставшиеся на всю ночь, просыпались и проверяли своих товарищей на наличие способностей к жизни.