Ольга Шумская - Темная история

Это карта Смерти.

Я резко встряхиваю головой, чтобы прогнать прочь все колдовство сегодняшнего вечера. Чушь, ерунда. Совпадение, которому было место рядом с Дэном, но нет места рядом со мной.

Это все позади. В прошлом.

Больше никогда.

Дом Бруно Хорста находился в пригороде Берлина; приемный отец Филиппа терпеть не мог шум мегаполиса – мнение, которое большинство его подчиненных считало просто какой-то удивительной причудой вожака.

В последние годы МакГрегор был здесь нечастым гостем, но при виде старого дома с давно требующей стрижки живой изгородью сердце омыла теплая волна приязни. Ему было радостно и одновременно горько видеть дом, где он рос, пусть им обоим и не часто доводилось менять свою цыганскую жизнь на оседлое существование пригорода.

С возрастом Бруно проводил все больше времени в своем старом доме, но Филипп знал, что отец, не задумываясь, может сорваться с места в любой показавшийся ему достойным приключения момент.

Странным образом эта черта роднила его с Габриэль, оставляя Филиппа далеко за гранью непринужденной легкости их обоих. Сейчас он об этом не сожалел: быть может, Бруно, странник по натуре, человек, любящий жизнь со страстью, которую обычно отдавали женщинам, способен хотя бы понять, что связывало МакГрегора с этой девушкой?… Подсказать, что делать – теперь, когда любой шаг назад был чреват окончательным разрывом, а идти вперед было попросту невозможно?…

Филипп заглушил мотор мотоцикла у ворот дома; слез, чтобы открыть по старинке запертые на замок ворота, – и невольно оглянулся через плечо, ощутив чей-то чужой взгляд позади. Недобрый, опасный взгляд.

Он пристально вгляделся во тьму под окружающими улицу деревьями, но не увидел ничего, способного вызвать к жизни это внутреннее чувство тревоги, уже испытанное им однажды в дождливой лондонской ночи. Он отправил Вальтера тенью следовать за Габриэль и не сомневался, что и за ним таскается по пятам парочка ленивых и не слишком умеющих прятаться байкеров, но это резкое ощущение опасности не могло быть вызвано ими.

«Она – твоя слабость…»

Слова Франка, глуповатого и по молодости лет склонного к нагнетанию жути, сами собой всплыли в памяти, но вместо страха Филипп вновь почувствовал злость.

Он бросил еще один взгляд – на этот раз вызывающий – в сторону причудливых теней аллеи, но ощущение опасности уже затухло, и МакГрегор, с досадой пожав плечами, завел мотоцикл во двор.

Я начинаю бояться теней. С тех пор, как на моем пути встретилась она. Совпадение?…

Укажи мне путь, Господи…

Дом, построенный еще в начале века одним из глав полицейского управления Берлина, высился на холме; крупная брусчатка нижнего яруса создавала впечатление основательности, добротности – казалось, что дом способен простоять века, лишь слегка ветшая с течением лет, но никогда не разрушаясь полностью. Красная черепица, уже вполне современная и еще не тронутая мхом, казалась почти черной в свете придомовых фонарей. Бруно всегда включал в саду полную иллюминацию, он терпеть не мог сидеть в тишине и темноте, разительно отличаясь этой чертой от своего приемного сына. Впрочем, Филипп не мог припомнить ни единого случая, когда отец упирался, наперекор ему включая свет или музыку, когда сыну хотелось побыть одному и в тишине.

Точно так же, понимающе и невероятно терпимо, Бруно относился и к внезапно обнаружившейся к пятнадцатилетию религиозной склонности приемного сына. Старый байкер, для которого слово «черт» существовало, казалось, для связывания слов в предложении, ни единым словом не упрекнул Филиппа за его убеждения, предпочитая мирные, полные сдержанного интереса дискуссии, казалось бы, неизбежной конфронтации.

Филипп улыбнулся и тряхнул головой, вспоминая вечер, который они с отцом провели за обсуждением различий в христианских конфессиях; тем вечером Бруно признался, что верит, но точно не уверен, во что, – и шестнадцатилетний сын дотошно и методично выпытывал у него все детали его убеждений, пытаясь отнести ухмыляющегося байкера хоть к какому-то известному течению. Тогда у него так и не вышло – и не зря.

Бруно был – Бруно, ему не требовалось иных ярлыков.

Бросив взгляд на припаркованный у входа мотоцикл, МакГрегор тронул тяжелую ручку; дверь подалась под его рукой, как обычно, оказавшись незапертой, – день, когда Бруно пришлось бы бояться чего-то в собственном доме, помимо полицейского рейда, оказался бы последним его днем во главе Ангелов Ада.

– Пап, это я, – крикнул он, прекрасно зная, что Бруно все равно не услышит звука открывшейся двери сквозь оглушающий рев музыки. Сегодня это был Black Sabbath, и Филипп сразу же поймал себя на том, что негромко подпевает словам.

Ухмыльнувшись, МакГрегор прошел из холла в гостиную, откуда и доносились гитарные риффы в сопровождении узнаваемого вокала Осборна; по пути он небрежно накинул куртку на столб у основания лестницы – привычка, которая доводила до белого каления редких подруг отца, без исключения считающих себя хранительницами очага. Почему-то Бруно других не жаловал – но и надолго задержаться в отношениях не мог.

Он нарочито громко хлопнул дверью, и мужчина с короткими седыми волосами, колдующий со звуковой системой, обернулся на резкий звук, расплескав стакан виски в руке. Звуки музыки оборвались сразу, стоило ему ткнуть на кнопку пульта.

– Фил! – Бруно Хорст, глава Ангелов Ада и приемный отец Филиппа МакГрегора, совсем не походил на сложившийся в умах общественности образ байкера. Он был невысок и коренаст, а некогда черные волосы, которые можно было описать привычной метафорой «соль с перцем», уже много лет стриг по-армейски коротко, лишая очевидного преимущества противников в уличных схватках. С загорелого, исчерченного глубокими морщинами лица смотрели ясные голубые глаза, пронзительные и не по-хулигански оценивающие.

– Привет, пап.

Если бы Габриэль сейчас видела Бруно, возможно, она бы поняла, у кого Филипп научился своему рентгеновскому, проницающему до глубины души взгляду; но за плечами МакГрегора все еще не было мудрости отца. Волчонок вернулся в логово, но вернулся далеко не победителем – и старый волк понял это сразу, наградив сына вопросительным и тревожным взглядом.

– Здравствуй, сынок, – у Бруно был красивый голос, глубокий и завораживающий, несмотря на его шестой десяток лет; редкий тембр, вполне подошедший бы рок-вокалисту, не изменился с годами, и Филипп был рад увидеть, что отец не сдал за те полгода, что они не виделись вживую, – наоборот, он был в отличной форме, и виновато отставленный на камин стакан с виски говорил о том, что старый байкер отлично помнит увещевания сына. – Последнее время ты почти не бываешь дома.