Диана Солобуто - Подслушано: Вселенная. Премия им. Ф.М. Достоевского

Внутри оказалось на удивление просторно, будто малометражка в многоэтажке вместила в себя несколько измерений.

– Разуйся и чапай в кухню. Чаю попьем, – гостеприимно предложил старичок.

Сам он буквально за секунду откинул истоптанные башмаки, повесил палочку сбоку и растворился в сложном лабиринте межкомнатных пространств.

Её внимание сразу привлекли крючки для верхней одежды в форме змеиных голов. На полу стояла китайская ваза династии Цинь с цветами и фазанами. Коридор украшали японские картины-свитки. В углу гордо вытянулся чиппендейловский платяной шкаф. А у дедули губа не дура!

Девушка разулась. Пол красного дерева дарил ногам приятное тепло. Геометрия квартиры сбивала с толку, не укладываясь ни в какую схему; иногда казалось, что ходишь по кругу. Она чуть не заблудилась в обилии лиловых амарантовых дверей, пока не обнаружила одну раскрытую створку – в кухню.

Дедушка восседал за столом в бретонском стиле на дубовом стуле с резной спинкой. В чашках серебряного жерменского фарфора остывал цейлонский чай с васильком и бергамотом. На блюдцах старичок любезно разложил сладости: бельгийские трюфели, английский шоколадный пудинг, немецкий марципан в глазури, турецкую пахлаву и корейский хвачон. Роскошное жилище, нафаршированное антиквариатом, изысканные угощения потрясали, учитывая занюханность самого владельца.

– Я смотрю, вкус у вас неплохой, – заметила девушка.

– Ты поешь вдоволь, авось и у тебя вкус появится.

– К жизни, что ли? Это вряд ли…

Впрочем, она не заставила себя упрашивать. Погружаясь в блаженство сладкого чревоугодия, девушка впервые получила возможность рассмотреть лицо хозяина дома. Его брови явно не дружили друг с другом – правая постоянно подскакивала вверх, левая, наоборот, провисала. Нос и подбородок почти не выдавались вперёд, обложенные со всех сторон многочисленными морщинками. Маленькие глазки прятались глубоко под нависшими бровями. Покрытая редкими волосёнками глянцевая лысина настолько радужно искрилась в свете хрустальной люстры, что больно смотреть. Она опустила взгляд в ароматную горячую чашку. Из тирольских часов на стене вылезла заспанная кукушка и трижды вяло проорала.

– Опять опаздывает, – вздохнул дедуля.

– А мы кого-то ждём? – растерянно спросила она.

Словно в ответ, где-то в глубине квартиры хлопнула дверь. Потом ещё, и ещё. Хлопки всё приближались, нарастая по интенсивности, – и вот в кухню вошёл гость. Высокий рост мешал свободе его движений, поэтому гость поспешил скорее усесться за стол.

– Явился, не запылился. Голодный, наверно, так дверьми стучишь.

– У тебя, дед, как я погляжу, стол явно не для диабетиков. Плохо ты за сахаром следишь.

– Прекрасно слежу. От меня сахар не убежит! – сострил старичок.

«Нормально так поздоровались. Потешная компашка!» – подумала девушка про себя.

Гость, молодой человек лет тридцати с тёмными кудрями и полноводными глазами меланхолика, пододвинул к себе пахлаву. Чай ненадолго прервал их беседу. Затем гость подлил масла в огонь разговора, и диалог разгорелся вновь.

– Она не должна находиться здесь, дед, и ты это прекрасно знаешь! Это против правил.

– Правила-правила… Да клал я на ваши правила с Вавилонской башни! – возмутился старичок.

Такой бунтарский выпад со стороны ветоши невольно внушал уважение. Правая его бровка агрессивно запрыгала, левая угрюмо насупилась; почти неразличимые губки вытянулись в упрямую нить.

– Зачем ты снял её с дерева?! – не унимался парень.

– А что, надо было оставить тельце дойти до кондиции? Может, я снял её, потому что тебе предназначена? Это тебе в голову не приходило, неблагодарный ты кусок свиньи?!

– Не такой уж и не благодарный…

– Ничего, что вы меня тут обсуждаете, а я как бы рядом сижу?! Вы этикет изучали вообще? – она обиженно надулась.

Гость с интересом обернулся к ней.

– Не дурна, признаться, – задумчиво протянул парень, – правда, бестолкова. Захватив с собой клей, не забудь склеить ласты, это ведь твой главный девиз? – он неожиданно коснулся её щеки; она демонстративно отдёрнулась.

– Молодость, – со знанием дела вздохнул старичок. – Безрассудство…

– Вы даже не хотите знать, почему я решила умереть?! Легко осуждать вот так, со стороны!

– Нет ни одной достаточно весомой причины для этого, поняла? – парень протянул ей марципан, чтобы изо рта не посыпалось новых возражений.

Помогло – девушка начала обиженно жевать.

– Вы все думаете, что смерть открывает новый мир, и никто не думает, что до новых миров нужно сперва дорасти. На самом деле, большинству смерть не только ничего не даёт, она ставит точку в отведённом тебе отрезке времени, лишая тебя грядущих возможностей.

– Так я давно растеряла всё, грядущее и негрядущее! – с досадой воскликнула девушка. – У меня нет родни, работы, настоящего, будущего, крыши над головой, да и с головы она, как видишь, потихоньку съезжает. Все кругом либо померли, либо разбежались. О каких таких грядущих возможностях ты говоришь, умник?!

– Ну, хотя бы о возможности встретить меня. Ведь если ты задумала сейчас умереть, ты навсегда закроешь для себя этот шанс.

– Больно надо! – фыркнула девушка.

Горечь марципановой глазури запечатала строгие губы.

– Ты сперва попробуй, потом рассуждать будешь! Зачем ты снял её с дерева, дед? Там она лучше смотрелась! По крайней мере, болталась из стороны в сторону и не возникала!

– Вы, пожалуй, стоите друг друга, – хихикнул старичок, не без удовольствия. – Не задерживай ты её, иначе не успеет ничего понять. Кончится, бедолага!

– Ты прав, – согласно кивнул молодой человек. – Итак на все правила наклали, осталось только до кучи заблудшую душу предназначения лишить.

Чувствуя близкую разлуку, она хотела сказать им что-нибудь милое, оставить положительное послевкусие, поблагодарить за стол и компанию, сделать прощальный книксен, вежливо откланяться и т. п. и т.д., однако все благие намерения издохли в утробе.

Стоило ей открыть рот, как парень с наглой поспешностью подался вперёд и крепко поцеловал её. Она подавилась поцелуем, закашлялась, выплёвывая в ночь грязно-серый туман, и с большим трудом разлепила неумело склеенные смертью глаза.

Смерть лишь слегка коснулась их, не успела закрыть намертво; впрочем, зрачки всё же подернулись тонкой мутной плёнкой. Веки отекли; в висках плескалась боль, с шумом выливаясь из ушей.

В освещенном перевёрнутом окне полоумная старуха подбрасывала пухлые оладьи на сковородке – и это в три часа ночи! Хоть что-то в мире оставалось неизменным…

Остальное поменялось полностью, и даже чересчур круто. Улица плыла перед ней, мерцая красным и пульсируя, картинка размазывалась.