Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

– Я читала, Николай, что бледность лица по всей Европе вошла в моду со времен английской королевы Елизаветы I. Более утонченной аристократки в мире не сыщешь. Думается мне, что ее величество, рыжая от природы и обладающая тончайшей кожей, относилась к своей внешности очень требовательно и специальными белилами скрывала какие-то изъяны на лице. А дурочки придворные за ней повторяли. И хотя в наши дни лицо никто уже не выбеливает, бледная кожа по-прежнему считается признаком высокого происхождения, аристократизма, изысканности и благородства.

– А ты, оказывается, много знаешь… так сразу и не скажешь. – Николай лукаво прищурился и, видя, как я поморщилась, рассмеялся. – Не злись, я пошутил. Ты необыкновенная, тебе, чтобы обладать аристократической бледностью, и делать ничего не нужно.

– Так уж и ничего? Стоило проболтаться, прокачаться на корабле неделю, и я уже стала первой французской красавицей. Вот смешно! Как нездоровый вид может быть эталоном красоты?

– Ну, не знаю, – пожал он плечами, – не нам с тобой в этом разбираться. Кто же поймет прихоти европейской моды?

– Пойдем.

Я вложила свою руку в его, и он отвел меня в кают-компанию – так на корабле называют салон. Там стояли глубокие кресла для отдыха, карточный и бильярдный столы.

Замечу, что бильярд появился в России благодаря Петру I. С игрой он познакомился в Голландии и по возвращении приказал поставить стол у себя в приемной: «Дабы вельможи, дожидаясь аудиенции, не занимались пустобрехством, а время проводили с пользой». Каждый богатый и уважающий себя дом старался обладать подобным роскошеством, и я бы удивилась, если бы на таком помпезном корабле не было бильярдной.

Я ступила на мягкий персидский ковер. Туфелька провалилась в шелковые ворсинки буквально по щиколотку. Скинув обувь, я начала медленно кружиться по комнате. Пританцовывая, я продвигалась вперед, увлекая за собой Николая. Он включился в мою игру, нас охватил азарт. Части моей одежды одна за другой падали на пол. Николай не прикасался ко мне – я разоблачалась сама… Платье было достаточно свободным, без корсета, поэтому снять его оказалось легко. Вниз полетела одна юбка, вторая… Осталась одна тонкая рубашка, которая лишь символически покрывала мое тело, предательски выдавая всё то, что благородные барышни старательно пытаются утаить.

– Ты красивая, – бросил он.

– Знаю, – ответила я.

– И это мне тоже ведомо, – засмеялся он.

– Ну что, так и будешь смотреть?

– А почему бы и нет? Я видел столько красивых женщин, что могу сказать тебе честно: ну не прельщают меня женские прелести… настолько сильно, как тебе того хотелось бы.

– Ты пытаешься меня обидеть?

– Отнюдь, отнюдь. Я пытаюсь сказать: меня влечет то, что находится у тебя внутри, тот дикий зверек, который прячется в твоей голове! Твои свободные речи, твои легкие губы… они произносят слова, от которых хочется бежать далеко-далеко, на край света. Но с тем, чтобы обязательно вернуться к тебе и упасть в твои объятия.

Я шумно выдохнула:

– Ну так упади! Что же ты утомляешь меня долгими разговорами? Так мне станет легче, ей Богу, легче!

Он улыбнулся и посмотрел на меня, словно я ребенок, лепечущий невесть что.

– Наташа, неужели ты думаешь, что я буду потакать твоим желаниям? Ха-а-а… тебе самой не смешно? Ты вспомни себя. Ты же говоришь, что мы похожи.

– Да, но…

Он, не дослушав, поднял руку и вышел. Я осталась одна!

Я хочу, чтобы вы поняли, что я ощущала и чувствовала тогда. Когда Федор оставлял меня без ласк любви, он выбегал за дверь и выл, как дикий зверь. Ему самому было невыносимо плохо от того, что он пытается проучить меня. Таким образом он приносил в жертву свое сердце, потребности, всё свое естество. Он рвал на себе волосы, метался от горя, из его глаз катились слёзы. Его хватало ровно на несколько часов, самое большее – на день, после этого он становился бледен, как будто его тоже всё время тошнило. Его руки тряслись, глаза лихорадочно блестели. Я была его болезнью.

Николай – абсолютная его противоположность. Своим уходом он выказал безразличие к моему телу, к страсти, которую не так давно испытывал. «Неужто пресытился?» Я со злостью хлопнула кулаком по столу:

– Ну уж не-е-ет! Ты не будешь надо мной так издеваться! Плыть нам еще долго, и я не позволю так вести себя со мной! Ты должен быть опьянен моей красотой, обязан постоянно желать меня! Деться с корабля тебе некуда, я достану тебя везде, буду зажимать в углах… что-то придумаю! Но я не позволю тебе пренебрегать мною, моими желаниями!

Тут в дверь постучали.

– Ну что же ты стучишь так робко? Заходи!

Я ожидала, что войдет Николай и начнет извиняться, поэтому развязно села прямо на стол. Но в комнату, в этот чертов салон, вошли два матроса. Увидев меня во всей красе, они застыли на месте.

– Барин сказал, – робко произнес один, – что вы изъявили желание…

– Что-о-о барин сказал? Желание?! – мне показалось, что я неправильно его поняла. Столь неслыханной дерзости я не ожидала даже от Николая. – И что, он вас прислал удовлетворить мои желания?! Я не ослышалась?! – матросы дружно закивали. – Вы что о себе возомнили?! Пошли во-о-о-о-н! – заорала я так, что меня, наверное, даже на мостике услышали.

Наглость поступка Николая не имела названия. Я от неожиданности чуть со стола не свалилась. Да, у них были красивые сильные тела, но в лицах, кроме тупости и покорности, не отражалось ничего! Матросы они были или еще кто, специально их держали «для этих дел» или нет, мне было не важно.

Они не сдвинулись с места:

– Не можем мы его ослушаться.

– Пошли вон! Вон! Вон! И скажите, что я жду его!

– Хозяин отдыхать лег.

– Ах, он устал?! – внутри меня всё кипело. – Ну, ничего, ничего! Сейчас я ему отдохну, я так ему отдохну, что он до конца поездки ни разу не утомится! – шипела я как змея. И видя, что матросы по-прежнему толкутся у двери, заорала. – Вон пошли! Я не пойму, вы оглохли, что ли?

– Мы не можем ослушаться барина. Пожалуйста, Наталья Григорьевна.

– Дмитриевна! – крикнула я.

Они пристыженно опустили головы, но повторили:

– Наталья Григорьевна…

Мои глаза раскрылись от удивления. «Да что же он за бес-то? Они стоят передо мной, как два болванчика… И не страшно им? И не стыдно?»

– Так вы желаете или нет? – смущенно переспросил один из матросов.

– Нет! Вас – нет!

– Как вам будет угодно. Мы будем неподалеку. Я – Иван, а это – Стани́слав.

– Стани́слав, что за имя такое дурацкое? – бурчала я себе под нос, нервно ломая пальцы, не в силах придумать, как мне достойно ответить на выходку Николая.

Они вышли, я попыталась выйти следом, но не смогла: они стояли у двери.