Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

Я осторожно постучала в двери столовой.

– Сколько можно ждать? Извини, я уже практически закончил трапезу, а твой ужин совсем остыл. Так что ты можешь воротиться в свою комнату и дальше корпеть над выбором нарядов. Иль ты опять ко мне голая заявилась? – и он рассмеялся.

«Какая же я умница! – подумала я. – Сообразила, что он предугадает мои действия! Вот ты и ошибся, Николенька», – возликовала я, радуясь своей сообразительности, и снова тихо постучала.

– Да что же это такое? Кто там такой робкий? Заходи уже!

Я не двигалась с места и постучала опять.

– Чёрт бы тебя побра-а-ал! – выругался он.

И я, услышав его тяжелые шаги к двери, с нетерпением ждала, что она вот-вот распахнется. Николай стукнул по двери с неимоверной силой, вымещая раздражение. Я стояла едва дыша, голова была опущена, треуголка скрывала мое лицо.

– Как ты посмел беспокоить меня?! В глаза смотреть, когда барин с тобой говорит! – заорал он, ведь явно не предполагал увидеть матроса. – Как посме-е-ел?!

Я услужливо склонилась перед ним низко-низко. Так, чтобы он как можно дольше не мог понять, кто перед ним.

– Чего тебе надо?! Или она с поручением прислала? С каким?

Я закивала.

– Чего язык проглотил? Или отрезал кто за болтовню? Ну, признавайся! С чем пожаловал?

Я отодвинулась от двери, давая ему возможность выйти.

– Странный какой! Да кто же это? Или она опять что-то затеяла? Ну да я быстро разберусь!

И он стрелой вылетел из столовой, а я осталась стоять на прежнем месте. Голова моя была всё так же опущена, руки сложены на груди.

Как только он скрылся, я прошла внутрь, цокая каблуками по паркету: столовая оказалась одним из немногих мест на судне, где не было ковров. Тошноту как рукой сняло, ничто меня больше не беспокоило, азарт бередил душу.

Я села на его место, хотя для меня было приготовлено удобное кресло, обитое расшитой вручную атласной тканью. Моя сторона стола была застелена белой кружевной скатертью, там лежали изящные женские приборы, стояли высокие бокалы, расписные тарелки – всё-всё, что необходимо было барышне, красивой молодой девушке, какой он, похоже, хотел видеть меня.

Но я села именно на его место: у меня было свое представление о нашем ужине. Стул ему был поставлен высокий, с подлокотниками. Чем-то он напоминал трон из красного дерева, только жесткий. Его часть стола не была застелена скатертью, на ней лежали серебряные приборы и стояли тяжелые стаканы для вина и воды. Тарелки и стаканы тоже были из серебра. Никаких излишеств. Осмотрев убранство, я подумала: это именно то, что надо.

Я не польстилась на его объедки, которые остались на тарелке. Ну не хватило мне духу полностью войти в роль. Взяла новое серебряное блюдо и приборы, положила на тарелку аппетитные кусочки мяса и сыра. Как ни голодна я была, есть старалась очень медленно, считая про себя: «Один, два, три…»

Не успела я досчитать до двадцати четырех, как дверь с грохотом отворилась, ударившись о стену. Как это было мне знакомо! Так же поступил бы Федор. Я усмехнулась про себя: «Будто снова дома оказалась». Николай влетел в комнату и огляделся. Ничего не понимая, тряхнул головой, словно сбрасывая с себя наваждение… и вновь ничего не понял. «Ха-ха, какой же ты игрок: в два счёта тебя вокруг пальца обвела! Хм…»

– Как ты смеешь сидеть на моем месте, матрос?! – взревел он. – Встать!

Я сидела. «Наверняка догадался, просто голову мне морочит. Как пить дать, морочит!»

– Встать, я сказал!

Я продолжала сидеть. Он схватился за кнут, который висел на поясе, и дважды щелкнул им в воздухе. Я сидела. Третий раз: «Щ-щ-щ-х-х…» – прямо над моей головой. Я отложила приборы и спрятала руки.

– Да что же ты, подлец, издеваешься?!

Подошел, сдернул с меня треуголку… и меня тут же выдали волосы.

– Я так и зна-а-ал!

Я по-прежнему не поднимала головы. Он подхватил меня рукой за подбородок. Мои глаза смеялись.

– Что, думаешь – обставила меня?

Я рассмеялась:

– Скажешь, не-е-т? – и я захохотала еще громче.

– Пересаживайся, ну-у! Напротив.

Я не послушалась. Он брезгливо посмотрел на тот конец стола, что предназначался для меня, сухо рявкнул: «Ладно!», сел на мое место, сложил руки в замок и смотрел на меня, ожидая, что я буду делать дальше.

– Вина! Кто там есть? Принесите!

Принесли, налили. Я взяла тяжелый серебряный стакан, а он схватил тоненький, из венецианского стекла, бокал «флейта» на высокой ножке.

– Как он идет вам, ваше сиятельство! Безумно! К вашим тонким рукам…

Ни слова.

– Ну, и за что же мы с вами выпьем? За любовь? – весело спросила я.

– За ее отсутствие! – сказал он и чокнулся со мной так, что в мой серебряный стакан упал отколовшийся кусочек его бокала.

– Ну вот, теперь и не выпить.

Я с грустью поставила стакан на место. Ну ладно…

– Простите, что я нарушила вашу трапезу. Я совершенно не хотела этого делать. Просто те платья, которые вы для меня приготовили… Я не могу их надеть.

– Это отчего же?

– Они не достойны моей белой кожи, моего великолепного тела.

– Неужели? – искренне удивился он.

– Там царапается, тут кружево плохо подшито. Здесь натирает, то маленькое, а то – большое… – жеманничала я. – Мне в них неудобно!

От злости он не нашел даже, что ответить.

– Я сыта. Всего вам доброго.

Я встала и пошла к двери. Он сидел, и я чувствовала, как нога его подергивается под столом: слышно было, как позвякивали приборы. В конце концов он стукнул по столу кулаком, вскочил, в два прыжка догнал меня и дернул за руку.

Проклятье! Ему удалось схватиться именно за то место, где была намотана та треклятая нитка жемчуга. Она тут же порвалась и рассыпалась, чем выдала, что я всё же польстилась на его подарки. Это был прова-а-ал! Бусины падали и катались по полу, приведя нас в состояние легкого ступора. Как только последняя остановилась, он спросил:

– Камзольчик-то не великоват?

– Нет.

– И как ты после потного мужика вот это надеть осмелилась? – Он брезгливо ухватил двумя пальцами край камзола.

– Он чистенький, граф. Но даже если бы это было не так, я бы пережила ради такого случая. Ничего страшного, я потом помоюсь, а вот видеть ваше лицо, ваши резкие движения в гневе – это бесценно! Можно только ради этого три потные мужицкие фуфайки надеть.

Он улыбнулся, глаза потеплели и заискрились.

– Ва-банк пойти решила, сестренка?

– Да, братик, не всё же тебе шах и мат ставить. Разочек и мне можно.

– Ла-а-адно, принимается!

– Ну, коли принимается – запишите. А я что-то утомилась… Вы же покинули меня, а Стани́слав-то остался. Я и подумала: «Ну что он без толку валяется?» И воспользовалась. И, если честно, мне после всего хорошо бы ва-а-анну принять да поспать, – томно сказала я. – Потому что Стани́слав-то хоро-о-ош! Ой, как хоро-о-о-ш! Вам бы у него поучиться.