Лидия Навталян - Отражение души

«Ангел! – подумал про себя Максим, – где-то я уже это слышал». Он попытался вспомнить, где именно, но мысли переплетались одна с другой, не давая возможность сосредоточиться. Боль, так остро ощущаемая в первые минуты пробуждения, потихонечку отступала. Создавалось впечатление, что его мозг сам регулирует процессы в организме. Каждый перелом, каждое пулевое ранение он чувствовал, направляя мысленно импульсы на пораженные участки. Из состояния полузабытья его вывел ласковый голос медсестры:

− Извините, я вас немного побеспокою, мне надо ввести вам лекарство.

− Конечно, пожалуйста, – уже окрепшим голосом отозвался Максим, внутренне чувствуя смущение и неловкость. Погрузившись в свои раздумья, он чуть не забыл, что рядом с ним находится человек, которому он, по меньшей мере, должен быть благодарен.

− Вы меня извините, я какой-то сам не свой, – медленно проговорил он, как бы пытаясь извиниться за свою невнимательность.

− Да ну что Вы! После того, что случилось, удивительно было бы, если Вы вели себя по-другому. − Странно, – пробормотала она нерешительно вслух, – почему среди препаратов доктор не назначил ничего обезболивающего. Обычно в таких случаях прописывают морфин. Может быть, он забыл? Вас не беспокоит боль?

− Не так, чтобы очень. Терпимо. Значит, доктор это знает или, по крайней мере, догадывается.

− Вас действительно не беспокоят раны, или это лишь мальчишеское бахвальство?

− Как сказать? Скорей всего и то и другое. Но как бы ни было, спасибо Вам, Леночка, за все. Вы разрешите мне Вас так называть?

− Конечно, – она утвердительно качнула головой, продолжая что-то записывать в журнал, не глядя на Максима.

− Спасибо большое! – Он попытался поднять руку, но, несмотря на отсутствие болевых ощущений, когда он находился в состоянии покоя, на этот раз тело пронзила резкая боль, и вместо задуманного рукопожатия получилось судорожное движение, не оставшееся незамеченным девушкой. За какие-то сотые доли секунды Максим сумел остановить зарождавшийся стон, крепко стиснув зубы, изобразив невольно на лице мученическую гримасу.

− Ну что Вы, это моя работа, мой долг, если хотите, – ответила Лена, взяв его руку в свои ладони, − Вам надо отдыхать, если что-нибудь потребуется, я буду рядом, не стесняйтесь и обращайтесь.

Она не спеша поднялась со стула, осторожно выпустив из рук ладонь Максима, подошла к стеклянному шкафу с медикаментами и стала с деловым видом перебирать какие-то коробочки просто так, чтобы чем-то заняться. Боковым зрением она видела лежащего навзничь, без движения раненого. Таких растерзанных и покалеченных войной молодых ребят за время пребывания здесь она повидала немало и всегда даже мысли не допускала, что они могут быть восприняты ею как-то по-другому, чем люди, нуждающиеся в ее профессиональной помощи.

Воспитанная в строгой семье, где понятие порядочности, ответственности и чести были не пустым звуком, она успешно выполняла свой гражданский долг. Сама напросилась после второго курса медицинского института на заочное отделение и перевелась сюда, где была так нужна.

Рассматривая сейчас украдкой обросшее щетиной, исхудалое, потерявшее жизненный цвет лицо Максима, она не могла понять, что с ней происходит. Вернее даже, просто не осмеливалась себе признаться, что среди десятков таких же вот своих пациентов, этот стал ей почему-то ближе. К нему ее тянуло неодолимой силой. С одной стороны, она оправдывала свое поведение своей работой следить за ранеными, с другой – подспудно понимала, что это нечто большее, чем пресловутое исполнение своего долга. И какое значение, вообще, могут иметь эти громкие слова с тем чувством, что зарождается в чутком девичьем сердце? Чувство, не знающее законов, не признающее ограничений, не различающее должности, званий, а порой даже и возраст. Но от этого волнения становилось приятно и одновременно тревожно, подтверждая когда-то ею прочитанные слова: «Зарождающаяся любовь – пуглива, как лань»…

− Ну, ничего, и это тоже пройдет, – успокаивала она себя, не давая до конца еще неокрепшим чувствам волю, тем более, неизвестно было, как ко всему этому отнесется сам Максим…

… Прошло уже несколько недель с того времени, как безнадежный пациент пришел в себя. Состояние его здоровья улучшалось день ото дня и, как говорила в шутку Лена, которая и после перевода госпиталя в Ташкент не оставила своего подопечного, а продолжала работу здесь, через некоторое время он уже сможет танцевать, только при одном условии, что белый танец будет за ней. Здесь, в окружном госпитале Ташкента, было все не так, как там, за рекой. Все окружающее было какое-то близкое, родное, даже птицы по утрам пели по иному, извещая всеми трелями и свистом о начале нового дня, который был не в пример тем, что начинались под «музыкальное» сопровождение в Афганистане. Можно было расслабиться и не думать, куда и зачем нужно будет вести бойцов сегодня, и удастся ли сегодня обойтись без потерь. Звуки выстрелов и канонады разрывов беспокоили находившихся на излечении лишь по ночам, во сне. Жизнь протекала спокойным и размеренным ритмом, где время можно было отсчитывать по предписанным процедурам. Периодически, для поддержания раненых, по субботам устраивались концерты. Приезжали деятели искусств из разных регионов страны. Один раз даже из Москвы пожаловал известный певец и композитор, неплохо сочиняющий песни про войну. Настроение в такие дни у всех было особенно приподнятое. Война, длившаяся почти десять лет, закончена, впереди мирная служба, осталось только поправить здоровье и все, полный порядок. На такие вечера, заканчивающиеся обычно танцами, старались попасть все, кто хоть как-то мог передвигаться на костылях, колясках, с помощью друзей. Все, кроме Максима, который сам себе дал слово, пока не сможет передвигаться более или менее сносно сам, на таких мероприятиях не появляться. На самом деле причина была в другом. За последнее время он так привязался к своей «спасительнице», как окрестил медсестру доктор еще там, в Афгане, что не смог бы спокойно смотреть на то, как его «ангел» с кем-нибудь танцует. Тогда как он беспомощно сидит у стены. Теперь все изменилось. Он мог ходить, и был уверен, что медленный танец осилит легко.

Чуть раскосые голубые глаза, светящиеся пронизывающим взглядом, мелодичный, с бархатными переливами голос, никого не могли оставить равнодушными, особенно его, подсознательно чувствовавшего, что и он для нее не просто больной. Хотя, разве что слепой не заметил бы, как прояснялись ее глубокие, словно летнее небо, глаза при виде Максима. Как под разным предлогом она старалась лишний раз заглянуть в палату и как бы невзначай перекинуться с ним парой слов. Вот и на этот раз, закончив обычный утренний обход, в котором она сопровождала лечащего врача, Лена стала перебирать какие-то журналы и бумажки в стеклянном шкафу, стоящем в углу напротив кровати, на которой лежал Максим. Не упуская его из вида, она пыталась найти повод, причину, чтобы подойти к нему, но как назло в голову не приходило ничего подходящего, кроме тех выписок, которые она усердно сортировала уже который раз. В помещении воцарилась тишина, наиболее понятливые обитатели палаты осторожно, бочком-бочком, удалились, оставив молодых людей одних.