Валентина Хайруддинова - Нина. Таинственный Ник

Однако усилием воли Нина заставила себя встать с кровати.

Девушка плеснула на лицо ледяной воды и тут же почувствовала озноб. О том, чтобы топить печь, она даже не думала – от ужасной слабости в теле едва передвигала ноги. «Температура, что ли», – подумалось ей, но как-то мимоходом.

Нина села за стол, растерянно рассматривая комнату и пытаясь сообразить, с чего начать утро – впервые за три года без Саши.

На работу Нина явилась совсем больная. Вся в холодном поту поднялась на второй этаж и рухнула на стул в учительской.

– Нина Петровна, да вас лица нет! – воскликнула директор Вера Степановна, рассматривая девушку сквозь стекла очков, – вы заболели?

Нина помотала головой, пробормотала, что все в порядке. Она, конечно, не хотела ничего рассказывать: зачем посвящать посторонних в личные проблемы? Да и пропажа мужа – новость довольно странная, чтобы ею делиться. А еще Нине стало неловко: пожилые учителя-фронтовики, может, плохо себя чувствуют, но не жалуются, а она, молодая, заболела.

– Однако, Нина Петровна, голубушка, вы и правда, весьма бледны, – между тем поддержала директрису географ Римма Георгиевна, – мне сдается, у вас жар. Вам к доктору нужно.

Нина угрюмо молчала: ее тяготили внимание и сочувствие коллег. Девушка не чаяла, когда прозвенит звонок, чтобы, наконец, от нее отстали. Она через силу встала, принялась рыться в сумке, и вдруг с ужасом поняла: тетрадки, что проверяла вчера, так и остались на кровати! Нина даже за сердце схватилась, к тому же почувствовала, как слезы предательски подступают к горлу.

– Нина Петровна, – обеспокоенно поднялся, опираясь на палку, историк Соколовский, – вам дурно?

«Только при Соколовском разрыдаться не хватало, – разозлилась на себя Нина, – да где же звонок?»

Но, видимо, выглядела она действительно плохо, потому что учителя, с которыми Нина в общем-то мало общалась, вдруг бросились к ней, тревожно заохали:

– Ах, бедняжка, ах, милочка! Присядьте! Выпейте воды! Да у вас, точно, жар!

Женщины засуетились подле Нины, виновница суматохи растерянно моргала. Тут раздался, наконец, звонок, и директору пришлось командовать:

– Все на уроки! Нина Петровна, надевайте пальто и не возражайте – не хватало, чтобы вы в обморок упали. А у вас, Михаил Владиславович, урока ведь нет? Вы на машине?

Через минуту Нину, которая уже не могла и не хотела сопротивляться, Соколовский усаживал в свою «Волгу».

При других обстоятельствах девушка, впервые оказавшись пассажиркой в таком роскошном автомобиле, обязательно бы внимательно рассмотрела все внутри, но сейчас обессилено откинулась на высокое сиденье и закрыла глаза.

– Нина Петровна, а давайте-ка, я вас в больницу отвезу, – откуда-то издалека донесся голос историка, – у меня там друг фронтовой работает, прекрасный врач.

Нина очнулась и сказала чужим хриплым голосом:

– Нет, не нужно. Все хорошо – это просто простуда.

– Ничего хорошего я в этом не вижу, – не согласился Михаил Владиславович.

Она слушала в пол-уха: головная боль и слабость не давали возможности сосредоточиться на словах собеседника. Нина вяло думала о том, что раз ее отпустили с работы, можно пойти к Марусе, а еще лучше – поехать к Надежде в деревню. Тут девушка огорченно вздохнула, вспомнив: не позвонила Марусе на фабричную проходную.

– Вы уверены? – между тем допытывался Михаил Владиславович, – вдруг не простуда? Ведь вчера вы уходили с работы вполне здоровой.

– Простуда, – через силу выговорила Нина, – я ночью бегала по лужам в рваных калошах и промочила ноги. А дверь не закрыла – все тепло ушло.

Соколовский удивился:

– Прошу прощения, Нина Петровна, я не совсем понял, что значит эта фигура речи: бегала по лужам в рваных калошах?

– Если бы фигура речи … – прохрипела Нина: горло разболелось не на шутку.

– Не хочу показаться назойливым, но не могу не спросить: зачем же вы бегали по лужам в рваных калошах да еще ночью?

Нина не хотела никому ничего говорить о случившемся. Тем более – Соколовскому. Этому человеку она за три года десяти слов не сказала, вообще – боялась его насмешливого тона, высокомерного, всегда несколько недовольного выражения породистого лица и считала историка тщеславным гордецам, сильно подозревая, что ее, Нину, он вообще не воспринимал как учителя и за человека не считал. Она робела даже смотреть на него лишний раз, не то, что вступать в беседы.

Но сейчас Соколовский ждал ответа, и Нина неожиданно для самой себя пробормотала:

– У меня муж пропал.

Михаил Владиславович остановил «Волгу», повернулся к Нине:

– Как – пропал? В каком смысле?

Девушка помедлила секунду, потом прошептала:

– Не пришел ночевать.

– А-а-а. Бывает.

Михаил Владиславович завел машину – она мягко тронулась и вновь покатила по почти пустой улице.

«Почему Соколовский не изумился? То есть, если муж не пришел ночевать – это, по его мнению, обычное дело?» – подумала Нина с некоторым, впрочем, довольно вялым, негодованием.

Она потерла виски и горевший лоб, спросила:

– Товарищ Соколовский, вы думаете, где мой муж?

Конечно, Нина в другое время историку постеснялась бы задавать такой личный вопрос, да и вообще какие бы то ни было вопросы. Но то ли температура, то ли события ужасной ночи лишили ее страха, однако Нина хотела непременно услышать мнение коллеги.

– Почему вы меня спрашиваете? – не понял Соколовский.

– Вы человек с опытом, фронтовик, орденоносец, герой войны, – пробормотала Нина.

– Но, Нина Петровна, мой опыт и героизм тут совершенно не причем: я не имею чести знать вашего супруга и не могу сказать, где он проводит, простите, ночи.

Нине показалось, что голос собеседника звучит где-то далеко, будто уши ее заткнуты ватой. Однако она ухватила смысл и, удивляясь своей смелости, сурово возразила:

– Саша всегда ночевал дома. Это случилось впервые за три года. Он и вчера вечером стоял возле забора, только потом куда-то делся.

После этой речи она устала от боли в горле, от дерзкого порыва – закрыла глаза.

– Может, он у каких-нибудь друзей или родственников, – предположил Соколовский.

Нина покачала головой:

– У Саши нет никого: он детдомовский. Родители погибли на войне.

Девушка хотела еще добавить, что родственники есть у нее, но вдруг ей стало все равно, да и каждое слово давалось с трудом.

– Я могу чем-то помочь? Нина Петровна?

Наверное, Нина совсем неважно выглядела с закрытыми глазами, потому что Михаил Владиславович стал обеспокоенно звать ее:

– Нина Петровна! Нина Петровна? Ниночка! Очнитесь!

Нина от изумления, что ее назвали «Ниночкой» разлепила глаза.

– Как вы меня напугали! – говорил где-то сбоку историк, – все-таки я отвезу вас в больницу. Вам плохо.