Татьяна Нартова - Знак обратной стороны

Алиса слышала от кого-то, что папа Сережи служит на железной дороге, поэтому он знает расписание всех местных поездов. Она старается слушать еще больше, собирая любые крупицы информации, связанные с ним. Словно это может сделать ее саму ближе к Сереже! Но нет, знания не сокращают дистанции. Между ними лежит непреодолимая пропасть. И все же сегодня Алиса надеется хоть на шажок приблизиться к светочу. Только бы от волнения у нее, и правда, не подкосились ноги…

Поезд приближается. Мелко дрожат рельсы, и эта дрожь передается девочке. Она готова перескочить через железнодорожное полотно одним прыжком, она взлетит так высоко, как только способен взлететь человек. На три, нет, на все пять метров. Как знаменитый Бубка, причем даже без шеста. Всего секунда, и он посмотрит на нее совсем другими глазами. Да, его карие глаза распахнуться удивленно, неверяще, а потом он скажет…

– Пошли, ребята, а то сейчас шлагбаум опустят, – вместо Сережи произносит Наташка, и все следуют за ней. Все, кроме Алисы.

Она остается одна наедине с мигающим семафором и своим страхом. У нее есть всего ничего времени. Сейчас или никогда. Это же так просто! Она тысячи раз пересекала пути, ей известны все выбоины и ямки. Но сейчас, когда земля мелко вибрирует, а слева на горизонте появляется пятно приближающегося поезда, все сливается для Алисы в одну бело-красною полосу. Это медленно ползет вниз шлагбаум, так медленно, словно давая ей время еще раз все хорошенько обдумать.

«Что тебе дороже? – насмешливо звучит в голове голос Альбины. – Восхищение Сережи или твои ноги-кривульки?»

– Ну, чего ждешь, Анна Каренина! – заливисто ржет настоящая одноклассница. – Давай, твой поезд уже пришел.

Девочке будто вкололи слишком большую дозу заморозки. Она не чувствует ни своего лица, по которому бьет холодный ветер, ни ног, ни рук. Те совершенно окаменели, превратили ее в памятник самой себе. И только сердце продолжает неистово грохотать в такт поездным колесам. Голова перестает соображать полностью, в ней будто копошится клубок противных червей вместо мозга.

«Все просто, – уговаривает себя Алиса. – Давай же, в три шага. Первый, чтобы перешагнуть рельсу, потом еще два по вон той шпале и последний рывок»

Поезд все ближе. Шлагбаум преодолевает последние сантиметры и перекрывает проезд. Все, время на раздумье кончилось.

Алиса смотрит через пути туда, где стоит он. Стоит и внимательно смотрит на нее. Впервые взгляд Сережи обращен только к девочке, и больше ни к кому. Отсюда она не может четко рассмотреть выражение его лица, но ей кажется, что на губах мальчика появляется презрительная усмешка.

Она не вынесет этого.

Алиса резко ныряет под шлагбаум, не слыша пронзительных криков одноклассников:

– Дура, остановись!

– Лиска, куда прешь?!

Не слышит она и запоздалого визга тормозов. Она знает здесь каждую кочку. Ей осталось лишь пересечь финишную черту, пролететь над последней преградой, отделяющей ее от испуганных карих глаз Сережи. Локомотив с десятью груженными углем вагонами продолжает движение по инерции, высекая искры.

А потом проноситься мимо, рассекая худощавую фигурку пополам.

Он приходит в себя уже дома, весь дрожащий от холода. Подушка под головой мокрая, как и одеяло с пижамой. Тело до сих пор чувствует чужой страх и чужую боль, а перед глазами мелькают детские лица, застывшие в долгом крике.

– Алиса, – сам не замечает, как все громче повторяет ее имя, пока оно не превращается в бесконечное «лисалисалиса».

– Милый, ты проснулся? – к постели подходит обеспокоенная мать. Надо сказать ей, но язык не слушается. – Мы так испугались!

– Что произошло? – с другой стороны вскакивает на ноги отец. – Твой классная руководитель сказала, что ты упал в обморок на экскурсии.

– А перед этим у тебя был какой-то… приступ… – не удерживается от всхлипывания мать. – Ромочка, ну, скажи, что у тебя болит?

У него болит все. Такое впечатление, будто все внутренности в районе живота рассекли острой бритвой. Или будто по нему проехался поезд.

– Алиса! Что с ней? – он сам пугается своего голоса, на последнем слове срывающегося в какое-то непонятное контральто. – Она на путях… тормоза…

– Господи! – всплескивает мать руками. – Ромочка, милый, перестань! Все хорошо Ромочка, все хорошо!

Она обхватывает тело сына своими большими руками, прижимает к широкой груди, к халату с цветочками. Эта женщина могла стать настоящей красавицей, если бы ей удалось сбросить килограмм пятнадцать и хоть раз сходить к косметологу. Ребенок начинает вырываться из ее объятий, продолжая, как заведенный повторять: «Алиса, она попала под поезд, неужели вы не понимаете!», – когда дверь отворяется, и старшая сестра входит в комнату.

– Дочка, лучше иди, – машет руками отец. – Видишь, твой брат не в порядке?

– Алиса? – огромные глаза, гораздо больше, чем у проклятого Сережи, только голубые, потрясенно смотрят на сестру. Но он же сам видел, как та бросилась наперерез локомотиву. Слышал скрежет тормозов и…

Он оглядывается, впервые с момента пробуждения осматривая всю комнату. На столике рядом с кроватью роняет белые цветочки едва распустившаяся сирень. Окно спальни приоткрыто, и через него легко просматривается весь двор. На яркой зелени особенно выигрышно выделяются алые лепестки тюльпанов и желтые головки одуванчиков.

– Какое сегодня число? – теперь он хрипит, как старый дед.

– Пятнадцатое, дурень, – откликается сестра.

– Не называй так брата! – добрая и нежная мать немедленно превращается в разъяренную тигрицу. – Лучше скажи, на какие такие пути ты ходила, а?

– Пятнадцатое, что? – совсем сбитый с толку, снова спрашивает Рома.

– Мая.

Все мешается в его голове. Сирень и облетевшая листва, крики одноклассников сестры и раздраженный голос матери: «Быстро говори, что вы там творите! Ты и брата с собой таскала?», – доносящиеся словно из другой реальности. А потом голова взрывается изнутри резкой, стреляющей от виска до виска, болью, так что мальчик спешно хватается за нее обеими руками. Все тут же стихает: скрип тормозов и птичьи трели за окном.

Он думал, что видел, как его сестра погибла.

Алиса стоит с недовольным видом, косясь на младшего брата. И тот впервые в своей жизни чувствует к этой тощей четырнадцатилетней девице безграничную и абсолютную любовь.

– Не хотите зайти куда-нибудь? Тот бутерброд только разжег мой аппетит, – признался Лех.

Я таки дождалась окончания пресс-конференции, рассматривая работы художника уже с большим интересом. Надя, предательница этакая, незаметно сбежала с выставки, прислав сообщение: «Спасибо за подарок. Видела, как ты говоришь с Сандерсом. Перезвони потом, не терпится узнать, что он тебе рассказал». Да уж, а у самой, видимо, сработал синдром фанатки: в самый ответственный момент испугалась, что божество окажется не таким, каким до сих пор рисовало его воображение. В подобных случаях я предпочитала не очаровываться, повторяя мантру о том, что идеалов не существует. Поэтому сейчас запросто слушала милую болтовню Леха, не пытаясь законспектировать ее и тем более, принять все за единственно правильное руководство к действию.