Алла Кравец - Правило номер 8. Погружение. Часть 1

Или лучше представить весь процесс для начала в своей голове, а самой, при этом, продолжать глядеть в окно и думать… представлять, как она тихонько встаёт с красного стула, проходит выкрашенную бирюзовой краской кухню, заглядывает по пути в маленькую уютную столовую, – заставленную пока что старой, а не современной мебелью, и совмещающую в себе также функцию домашней библиотеки, – затем выходит в гостиную на первом этаже: большую, уставленную жутковатыми по форме креслами (родители звали их «мебелью будущего»), с этими кошмарными вышитыми ковриками под ногами и не менее кошмарными обоями с экзотическими цветами, затем наверх, по лестнице, – оставив большую родительскую спальню слева, – пройти в свою комнату с видом на сад… да, к слову, если забетонированный участок перед домом можно назвать садом… так… а где же пластинки? Кажется, нужно повернуться на сорок пять градусов влево и пройти в гостевую спальню… да и вообще, надо бы начать что-то делать , а не пялить вместо этого глаза в дождевые капли. Неужели ей не хочется пройтись по улице, только что ведь очень хотелось?

Туповатое, сонливое состояние одолевало Стеллу несколько минут подряд. Она и думать забыла уже о том, где находится её тело, где находятся её мысли, – просто смотрела в окно, выходящее сквозь невысокий забор на дорогу и на дома напротив, – так и продолжая сидеть за столом, – до того самого момента, пока внезапно резкий спазм вдруг не сжал все ее внутренности, тем самым прервав как печальные думы о повседневной рутине, так и размышления о возможностях приятного проведения сегодняшнего дня.

Скучно теперь уж точно не было.

Спазм вызвал движение рукой, ещё расслабленной, но при этом продолжающей держать кружку. Кружка вырвалась и полетела на пол, расплескав по сине-зелёному , выложенному плиткой полу, все свое кофейное содержимое (сам стол был ярко-красным ). Последующий за этим приступ тошноты, почти мгновенно, сменился рвотными позывами.

Стелла со всех ног побежала из кухни вверх, кляня планировку дома, которая принуждала пользоваться ванной комнатой исключительно на втором этаже. Перед глазами мелькнули вновь эти жуткие обои – с цветами и экзотическими птицами в гостиной, на первом этаже; в клеточку – в прихожей; в ромбик – на лестнице по пути на второй этаж. В её собственной, открытой сейчас настежь, – поскольку она собиралась подняться и взять сумку с учебниками, – спальне, обои были приятного серого цвета, но туда сейчас было не по пути… а вот и ванная: кричащая, буквально орущая , разноцветная, сама ванна ярко-синяя , плафоны ярко-жёлтые , на полу и по стенам поклеена узорная плитка, изображающая некое призрачно-далёкое и радужно-прекрасное в своём разноцветии межзвездное пространство… о, только не галактики, зачем всё этой сейчас, когда её того и гляди…

…поднявшись, – спустя несколько минут, – на ноги, Стелла сразу же начала умываться и чистить зубы. Было бы справедливым отметить, что она, в общем и целом, несмотря на некоторые вполне свойственные её возрасту поведенческие проблемы, была довольно чистоплотным подростком, и никогда не забывала о своей личной гигиене (возможно, кстати, именно по этой причине родители и не узнали тогда о том, что произошло).

После произведённых процедур (зубная щётка – ярко-жёлтая , с жёлтой щетиной, зубная паста – кислотно-фиолетовая , спасибо матери и её «превосходному» художественному вкусу, который она буквально «выплеснула» в обустройство вначале этой чёртовой ванной, затем их с отцом спальни, и минуя, не без скандалов, комнату Стеллы («Эстель, ты меня убиваешь своим анахронизмом, тебе бы в башне каменной жить…») грозилась вот-вот добраться до столовой) Стелла принялась разглядывать свое внезапно потемневшее отражение в зеркале, – что было прикреплено к бирюзовому навесному шкафчику в ванной комнате.

Стелла внимательно изучила цвет лица, слизистые оболочки глаз, язык.

«Болезнь?»

Глаза, глядевшие на нее из зеркала, говорили более об удивлении, нежели о болезни. Впрочем, тут, возможно, путаницу внёс слишком яркий свет, исходивший из-под ярко-жёлтого и чересчур «жизнерадостного» плафона.

В школу она в тот день решила не ходить. Произошедшее с ней даже обрадовало её в чём-то: по крайней мере, у Стеллы появилась действительно уважительная причина для того, чтобы понежиться дома, под пушистым пледом, слушая пластинки и глядя на дождь за окном, – а не спешить вместо этого в место, про себя именуемое ею порой совершенно не лестными словами.

Заглянув (гораздо позже, уже в обеденное время) в холодильник, – скорее по привычке, нежели от чувства реального голода, – и обнаружив там сковороду с чем-то съестным, Стелла начала было разогревать содержимое на электрической плите, но вскоре ее вновь начало мутить.

На этот раз она сразу догадалась, в чём причина.

Запах.

Приподняв крышку посуды, она обнаружила внутри тот источник, от которого чувство тошноты усилилось вдвойне. От греха подальше сковорода была избавлена от находящихся в ней до этого жареных колбасок.

«Отравилась». – Подумала тогда Стелла.

«Что-то начало меняться». – Такой была следующая её мысль.

По прошествии ещё нескольких дней, – в течение которых приступы недомогания при виде еды периодически повторялись, – Эстелла Фукс (это было её полное имя) узнала о том, что жертвой некого неизвестного науке и смертельно опасного заболевания она не стала, а ещё она поняла, что тошнит её исключительно тогда только, когда она пытается употребить в пищу так называемые «продукты животного происхождения».

Мясо, птица, рыба, куриные яйца: от каждого из перечисленного ее теперь стало буквально выворачивать наизнанку, – нещадно, заставляя все внутренности сворачиваться в узел в тот миг, когда она всё-таки заставляла себя проглотить что-либо из указанного.

Родители, конечно же, переживали за дочь очень сильно. Оба принялись по-очереди (вдвоём сразу она бы им этого сделать попросту не позволила) водить её по врачам и внушать ей мысли о бесспорном вреде вегетерианства.

«Эсси, ты читаешь слишком много современных журналов. – Попытался было провести с ней нравоучительный разговор мягкосердечный отец. – Либо твои подруги в школе слишком легкомысленны и забивают тебе голову всяческой дурью».

«Лучше бы ты всё тоже самое, слово в слово, сказал маме, и выбросил поскорей её журналы. – Воспользовавшись ситуацией, парировала Стелла. – Или давай я сама выброшу. Посмотри, во что она превращает дом. Это похуже вегетерианства будет».

Впрочем, отец намёков не понял. Позже, пообщавшись со своим психологом (естественно, на тему вегетерианства), Стелла подумала, что отец, сам не будучи «овощеедом», попросту на основании первобытных животных инстинктов не мог принять сторону человека, который признавал иной рацион, нежели он, – особенно учитывая, что мать (хорошо ли она готовила, или не очень), всё же, хоть и извращалась с интерьером дома, как могла, и насколько позволял уровень их заработка, но являлась при этом тем человеком, кто обеспечивал отца вполне приемлемой для него пищей.